Когда рылся в шкафу, налег мощным плечом, шкаф качнулся, и сверху свалилось несколько альбомных листов. Они упали за шкаф, и теперь, чтобы все вернуть в прежнее состояние, надо было положить их на место. Глазов полез под шкаф, и почувствовал, что еще немного, и застрянет. Он протянул руку и нащупал альбомные листы. И потянул их на себя.

Потом, кряхтя, вылез, сел и расправил первый альбомный лист. В душе вдруг стало пусто. Он смотрел и приходил в отчаяние. Как же так? На старых, покрытых пылью альбомных листах была нарисована музыка. Ноты, запутавшиеся в радужном вихре точек, запятых и просто обильных клякс. Если бы Дмитрий не видел этого раньше, он бы ничего не понял. А сейчас понимал только одно: перед ним рисунки Акима Шевалье.

Глазов полез на шкаф и лихорадочно стал сбрасывать оттуда все, что было. Выкройки, старый альбом с фотографиями, журналы… Ему попалось еще несколько рисунков. Он подумал было, что это могла нарисовать сама Юлия. Но нет. Слишком уж характерные рисунки. Это мог нарисовать только безумец. Безудержный фантазер. Аким Шевалье. Или Андре Никольски…

И вдруг Дмитрий впервые почувствовал, что проник за ту проклятую стену, что их разделяла. Если бы он не был так влюблен, то понял бы это давно. И без намеков Аркаши и бывшей жены. Но, как все влюбленные, он был глух и слеп. А главное, не хотел знать правду.

Теперь же он взял себя в руки и снова полез в сейф. За документами Юлии…

Свершилось, в тот момент, когда он почти отчаялся, в конце тоннеля показался свет. Сон, который стал сниться чуть ли не каждую ночь. И он просыпался теперь счастливым. Даже головные боли ушли.

Все началось с письма. Давно уже он перестал давать объявления в газете. Вернувшись в последний раз из России, остался собою доволен, и долго работал над фильмом, который тоже принес удовлетворение. Ему всегда казалось, что фильмы, снятые после поездок в Россию, хорошие. А сборов не делают, потому что люди его не понимают. Не хотят понять. Ему нравилось плыть против течения. Один против всех.

Но после этого фильма он сделал длительный перерыв в работе. Ездил в горы, потом два месяца провел в уютном домике на берегу океана. Время остановилось. И даже забыл о возложенной на него миссии. Обо всем забыл. А когда вернулся, первым делом просмотрел отснятый материал.

Чтобы настроиться на работу. И пришел в ужас. Фильмы были посредственными. За исключением того, что снято при жизни Салли и под ее руководством.

Он — посредственность! Эта мысль поразила настолько, что с полчаса он сидел неподвижно в кресле, глядя в одну точку. Посредственность, которая борется с ветряными мельницами, изо всех сил делая вид, что они великаны! И то, что никакие это не великаны, а именно мельницы, понимали все, кроме него. А теперь и он понял.

И тогда вернулись ночные кошмары. Он все переживал заново: первую смерть, два месяца в дачном поселке, взрыв газа, маленький заброшенный хутор… И оно того стоило?!

И в тот момент, когда он почти уже отчаялся, пришло письмо. Посмотрел на конверт, и — глазам своим не поверил. Какой знакомый почерк! Открыл, прочитал. Снова не поверил. Его звали назад, в прошлую жизнь. В ту, что была до…

До чего? До славы? До Милены? До взрыва газа? До анфилады вагонов и первого фильма Андре Никольски?

Он снова вспомнил уроки флейты, нежные звуки скрипки под аккомпанемент рояля… И вдруг, повинуясь какому-то импульсу, нашел альбомный лист, коробку фломастеров, и лихорадочно стал набрасывать на бумагу черточки и точки, среди которых затерялись пять линий нотного стана и лебединая шея басового ключа…

Прошлое вернулось.

Потом он назначил дату отъезда и успокоился. Хотя конверт, где адрес был написан до боли знакомым почерком, по-прежнему обжигал руки. Но зато ночные кошмары прекратились. И чтобы они больше не возвращались, после своего пробуждения он первым делом брал лист белой бумаги, цветные карандаши и рисовал, рисовал, рисовал…

Глазов теперь не знал, что же делать? Как себя вести? В голове вертелась только одна мысль: «Меня использовали». Дмитрий терпеть не мог это выражение, и теперь изо всех сил пытался найти ему аналоги. Его держали за дурачка, покрывали свои грязные делишки, держали на крючке мнимой любовью. То есть, постельными отношениями. О своей любви она ему ни разу не говорила… А на языке по-прежнему вертелось: «Меня использовали». Он понял, что писатель Аким Шевалье не был для Юлии Шумовой чужим человеком. Раз дарил ей свои странные рисунки. Неужели они были любовниками?

И когда? В какой момент? Может, они и убивали вместе? Она — его сообщница! Быть может, она и вынимала письма из абонентского ящика! И Мельников знал! И сказал Светлане! Глазов был в бешенстве.

Любимая женщина ему лгала. И как! Слезы лила! Пыталась разжалобить, рассказывая душещипательные истории! Боже мой! Она его соблазнила! Но для чего? Какой у нее интерес? Чтобы он никогда не поймал убийцу? Он же сам отправил письмо! Предварительно его прочитав. Быть может, она после этого связалась с Акимом Шевалье, предупредила его?

Глазов с трудом сообразил, что надо ехать за Юлией в Москву. Два часа из отпущенных трех уже истекли, и теперь он наверняка опоздает. Но ему уже было на это наплевать. Из одной большой лжи вытекало множество мелких.

Например, водила ли Юлия машину? Она говорит, что нет. После смерти мужа за руль не садилась, боялась. Но машина у нее в гараже стояла. А рассказ о любовнике? О ребенке, которого она якобы потеряла? Из-за этого Юлия и хотела довести расследование до конца и упрятать Никольки в тюрьму или в психиатрическую лечебницу. Но от кого был этот ребенок? А если не от Петра Шумова?

О нет! Гибель «любимого» мужа не была для нее ударом! Наоборот, это должно было развязать ей руки. Она — сообщница! Вот что пытался сказать ему Мельников!

Дмитрий понял, что пора откровенно поговорить с Аркашей. Надо взять себя в руки. Так приедет Никольский или нет? Глазов вновь почувствовал себя болваном. Вспомнил, как Юлия не решалась писать адрес на конверте. «Ты хочешь, чтобы я написала?»

Тупица! Гениальный сыщик! Ха-ха-ха! Мальчишка! Она с самого начала все знала!

А он-то, дурак, изобретал хитроумные ловушки! Все гораздо проще. Его использовали. Ничего. Он справится. Главное, не подавать виду, что карты открыты.

…Глазов ехал к метро. Гнал на большой скорости. Руки, лежащие на руле, подрагивали. Он все еще был в бешенстве и еле сдерживался. Когда машина вильнула, встречная возмущенно просигналила. С ума, мол, сошел? Или пьяный? Глазов выругался вслух и вцепился в руль. Так можно и в аварию попасть! Нервы нервами, а дорога дорогой. Ну, нет! Он не спешит сломать себе шею! Только не сейчас!

Глазов увидел ее у метро, с мороженым в руке. Юлия озиралась по сторонам и заметно нервничала. Дмитрий сообразил, что сильно опоздал.

— Давно ждешь? — хрипло спросил он, вылезая из машины.