Голос Доминика звучал искренне и твердо, хотя иногда в нем и прорывалась боль. Рафаэлле не приходилось раньше встречать человека, умевшего так проникновенно лгать. У него это здорово получалось. «В точности, как описывала мама», — подумала про себя Рафаэлла. Она снова заглянула в тетрадку, покрутила в пальцах карандаш, затем спросила без обиняков:

— А вы никогда не изменяли ей?

— Нет, до тех пор, пока она не нарушила клятвы. Я хотел сыновей, Рафаэлла, хотел построить династию, чтобы доказать отцу, что он не единственный… Я отвлекся. Но Сильвия стремилась отомстить мне, хотела, чтобы я страдал…

Рафаэлла внимательно слушала пылкие речи Доминика — без сомнения, он оседлал любимого конька. В голосе его появлялось все больше и больше горечи, и Рафаэлла постепенно понимала, как была права мать: Доминик был одержимым человеком. И еще он был прирожденным лжецом. Неожиданно Доминик прервал свой рассказ и улыбнулся.

— Хотите сделать перерыв? — поспешно спросила Рафаэлла.

— Коко, заходи, дорогая. Передохнем немного. Бедняжка Рафаэлла слушала мою болтовню дольше, чем может выдержать нормальный человек.

— Это было так интересно, — проговорила Рафаэлла, и она не лгала.

— Мы нарушили хронологию. Это не помешает тебе, Рафаэлла?

— Совсем нет. По правде говоря, Доминик, я бы предпочла разговаривать о вещах в той последовательности, какую вы предложите, или вообще не по порядку. Это придаст повествованию большую непринужденность. А сейчас, если вы позволите, я вас покину: мне хочется прослушать то, что мы записали на кассету, и расшифровать те замечательные записи, которые я сделала.

— Да, Рафаэлла, ты так и не объяснила мне, почему тебе вздумалось приехать сюда в то время, как твоя мать лежит в коме в трех тысячах миль отсюда.

Голос Доминика казался сладким как мед, но Рафаэллу было не так просто обмануть. Она всегда помнила об осторожности. Девушка не спеша оглянулась: ее улыбка была полна горечи. Подобная игра не составляла для нее особенного труда. Глаза Рафаэллы наполнились слезами.

— Я почти неделю пробыла рядом с мамой. Но чем я могу ей помочь? Отчим поддержал меня, когда я решила уехать. Понимаете, я ведь все запланировала заранее. Он сказал, что пришлет за мной самолет, если в состоянии мамы будут какие-нибудь изменения. Мне кажется, так даже лучше. По крайней мере вы, сэр, помогаете мне забыть обо всем этом.

— Твой отчим — Чарльз Ратледж.

— Да, очень хороший человек и прекрасно относится к маме.

«И не похож на тебя. Он добрый, честный и искренний», — добавила про себя Рафаэлла.

— Любопытно, знаешь ли, — проговорил Доминик задумчиво. — Мужчина с таким положением, как у твоего отчима, богатый и, по-видимому, очень могущественный, выбирает женщину не намного моложе себя. Крайне любопытно.

— Возможно, он принадлежит к той категории людей, которые иллюзиям предпочитают что-то настоящее. Простите меня, Доминик. До встречи, Коко.

Всю дорогу до своей комнаты Рафаэлла ругала себя за то, что так резко говорила с Домиником. Ведь он такой проницательный. Да поможет ей Бог, если она перегнула палку.

Марсель, Франция

Март, 1990 год

Маркусу всегда нравился туман, даже в Лондоне, но только не здесь — на юге Франции, в Марселе. Он приехал сюда шесть часов назад, и все это время дождь лил как из ведра. Но сейчас дождь поутих, и густая пелена тумана окутала порт. Время от времени тишину прорезали громкие и протяжные гудки. Мужчины толпились на палубах, вдоль пристани, выглядывали из дверных проемов, громко разговаривали, и только красные огоньки их сигарет «Галуаз» мерцали в темноте. Давно сгнившие доки прохудились от частых дождей, пропахли сырой, грязной шерстью и заплесневелыми плащами.

Маркус отпил глоток — итальянское пиво было ужасным — и поблагодарил Бога за то, что находится под крышей, а не на улице, в этой пронизывающей до костей сырости.

В баре под названием «Красный цыпленок» было шумно и промозгло; зал то и дело оглашался громким хохотом. По бару слонялись пять-шесть проституток; девушки принимали угощение от моряков и шарахались от широкоплечих докеров в промасленных одеждах.

Маркус откинулся назад в перекошенной и грязной виниловой кабинке. От сигаретного дыма воздух казался голубым, синие колечки вились вокруг голых лампочек, свисающих с черного потолка. Маркус так волновался, что даже на мгновение пожалел, что не курит.

Где же Бертран?

Совсем молоденькая девушка, не старше шестнадцати, как показалось Маркусу, продиралась сквозь толпу мужчин к его кабинке. Он видел, как она недовольно морщилась, когда кто-то из мужчин гладил ее по бедру или по обнаженной коленке. Худенькая, по-детски прелестная, с длинными черными волосами, ниспадавшими вдоль спины, и очень белым от густого слоя пудры лицом, как в конце концов догадался Маркус.

— Monsieur? Vous voulez quelque chose d'autre, peut-etre?[2]Маркус улыбнулся девушке:

— Ты ведь знаешь, что эту отраву невозможно пить, ведь правда? — Затем он отрицательно покачал головой и перешел на французский: — Non, mademoiselle, non, merci.[3]

Маркус наблюдал, как она пробирается между маленькими столиками, стоически принимая все сальные комментарии, все бесцеремонные жесты. Бедная девочка. Наверное, дочь хозяина бара. Да, именно так. Дешевая рабочая сила. Возможно, она покрыла лицо таким слоем белой пудры специально, чтобы не узнавать саму себя. Маркус покачал головой. Он подумал о Рафаэлле: «Интересно, что она сказала бы об этом баре и его обитателях?» Наверное, широко раскрыла бы глаза и ужаснулась до глубины души, но постаралась бы вести себя так, как будто пришла в «Карнеги-холл». Маркус усмехнулся и пожалел, что ее нет рядом.

Но где же Бертран?

Какая-то проститутка состроила ему глазки, послала воздушный поцелуй и вопросительно подняла умело нарисованную черную бровь. Маркус, улыбаясь, покачал головой. Она начала подниматься со стула, но он снова покачал головой, на этот раз без улыбки.

Проститутка пожала плечами, села на свое место и наклонилась вперед так, что ее груди, полные и обвисшие, почти вывалились из блузки. Какой-то мужчина громко рассмеялся, просунул руку под блузку и начал тискать ее грудь. Проститутка заорала и ударила его по руке, затем сбросила мужчину со стула, и тот растянулся на полу. Бар взорвался хохотом.

В музыкальном автомате заиграла музыка: какая-то молодежная группа разразилась неистовым роком, заглушившим шум в баре. Дым стал настолько густым, что Маркус закашлялся. Он уже совсем собрался покинуть бар, когда в дверях появился Бертран.

С минуту Маркус разглядывал его, думая про себя: «Выглядит, как герой из кинофильма сороковых годов». На Бертране был светло-коричневый плащ и фетровая шляпа, низко надвинутая на левый глаз. С его тонких губ свисала сигарета.