Так угасла жизнь, полная сил, энергии и честных намерений, когда Мадатову не было еще и сорока девяти лет от роду. Весть о его кончине глубоко опечалила армию. Дибич почтил память его слезой и сказал знаменательные слова: “В Мадатове наша конница лишилась русского Марата!”

И это быта не фраза. Мадатов обладал замечательной храбростью, которая не бледнела ни перед какой опасностью, ледяным хладнокровием, которое не смущалось никакой неожиданностью, и, что всего реже,– тем нравственным мужеством, которое не пугается никакой ответственности. Смелый в решении, он был необыкновенно быстр в исполнении, и эта-то быстрота служила верной порукой успеха, по-видимому, в самом дерзком, залетном, отважном предприятии. Даже турки – и те сожалели о нем. Великий визирь, в знак уважения к памяти Мадатова, открыл для него ворота неприступной Шумлы и принял в ее стены прах смелого воина. Гроб из лагеря до самой крепости несли на себе попеременно гусары и офицеры третьего пехотного корпуса. У самых ворот Шумлы печальное шествие остановилось. Войска преклонили знамена и оружие, раздалось церковное пение,– и пушечные выстрелы отдали последнюю земную почесть тому, кто так любил внимать им на поле битвы. Когда окончилась лития, ворота отворились – и процессия вступила в Шумлу. Турки, однако же, впустили в город изо всего конвоя только конный взвод Белорусских гусар (тогда полк принца Оранского) с их трубачами. Толпы народа, привлеченные зрелищем пышного погребения русского генерала, сопровождали гроб Малахова до самого кладбища. Печальные звуки труб изредка прерывали глубокую тишину, царившую в толпе, которая сама заботилась о том, чтобы ничем не нарушить мрачной торжественности погребального обряда. Медленно тянулось шествие по узким улицам Шумлы, впервые еще видевшей в стенах своих вооруженного неприятеля, и наконец достигло ограды христианского храма, где могила и приняла бренные останки героя. Впоследствии, по окончании войны, тело Мадатова было перевезено, его женой в Петербург и ныне покоится в Адександро-Невской лавре. Большой четырехугольный мраморный мавзолей покрывает собой прах доблестного рыцаря. Памятник замечателен своей простотой и изяществом; на нем нет ни резьбы, ни вычурных украшений, и только наверху сияет золотой крест, рельефно выделяясь на фоне черно-серого мрамора. С одной стороны его барельеф, изображающий лавровый венок, надетый на рукоять меча. С другой – простая, крупная надпись: “Генерал-лейтенант князь Валериан Григорьевич Мадатов. Родился 18 мая 1782 года. Скончался под Шумлой, 4 сентября 1829 г.” С третьей: “Княгиня Софья Александровна Мадатова, рожденная Саблукова. Родилась 21 ноября 1787 года; скончалась 4 сентября 1875 года”. Супруги, скончавшиеся в один и тот же день, 4 сентября, погребены под одним камнем, навеки скрывшим от глаз людских того, кто, усыновленный Россией, отплатил ей всей горячей преданностью своего сердца, растерзанного людской несправедливостью.

В 1827 году, с появлением полях подножного корма, русским войскам предстояло внести войну в пределы Персии. Во всю предшествовавшую зиму, после изгнания персиян из пределов России и замирения ханств, вырабатывался план предстоявшей кампании и приготавливались к ней средства. Так как медлительные действия Ермолова не вполне соответствовали видам императора, то первоначальный план был составлен в Петербурге и сообщен Ермолову для общих соображений. Заключался он в следующих двух проектах:

По первому из них, вслед за прибытием в Грузию двадцатой пехотной и второй уланской дивизий, русские войска, сосредоточенные в Карабаге, тотчас должны были перейти Аракc и начать наступательные действия через Агар на Тавриз, имея наблюдательные отряды к стороне Лори и Ардеби-ля. Этим маневром предполагалось отвлечь сюда внимание неприятеля от Эривани, куда между тем должны были направиться главные силы, под личным предводительством Ермолова. Вступив в Эриванское ханство, он не должен был останавливаться для осады крепостей, а оставив перед ними только наблюдательные отряды, продолжать решительное наступление к Нахичевани, Маранду и Тавризу.

Сборным пунктом для главных сил назначалась Дорийская степь. В состав их должны были войти:

Пехота: двадцатая дивизия в полном ее составе. Лейб-гвардии сводный, Тифлисский пехотный и сорок первый егерский полки – все в двухбатальонном составе, и кроме того, восьмой пионерный батальон.

Кавалерия: вторая уланская дивизия, в четырехэскадронном составе, и восемь казачьих полков, из которых два Черноморского войска и шесть Донского.

Артиллерия: Две конные и три пешие роты.

Таким образом, в главном отряде должны были сосредоточиться девятнадцать батальонов, шестнадцать эскадронов, восемь казачьих полков и восемьдесят четыре орудия.

В Карабагский отряд, имевший второстепенное значение, предназначались: три полка Кавказской, гренадерской бригады, Ширванский и Апшеронекий пехотные и сороковой егерский,– все также двухбатальонного состава. Кавалерия должна была состоять из Нижегородского драгунского и трех донских казачьих полков; орудий назначалось сорок восемь.

В Кахетии и на Алазанской линии оставались бы тогда третьи батальоны от полков Грузинского и Ширванского и два казачьи полка. Затем, третьи батальоны от полков Карабинерного, Херсонского, Тифлисского и сорок первого егерского, третьи дивизионы от всех уланских полков, два донские полка, сборный Линейный казачий полк и шесть полевых орудий – должны были образовать главный резерв, который оставался бы в Грузии, под начальством генерала Вельяминова.

Что касается Дагестана, то государь полагал достаточным оставить в крепостях Баку и Дербенте одни гарнизонные батальоны, а весь Куринский пехотный полк, в трехбатальонном составе, и два донские казачьи полка при десяти орудиях, под начальством генерала Краббе, сосредоточить в центральной позиции между Кубой и Старой Шемахой, откуда он мог бы действовать, смотря по обстоятельствам, или в Ширвани, или в Дагестане.

По второму проекту – главные русские силы должны были сосредоточиться в Карабаге и, перейдя Аракc через Худоперинский мост, двинуться брямо к Тавризу. Предполагалось, что этим движением Эриванская и Нахичеванская области будут отрезаны от недр персидского государства, и все продовольственные средства, имеющиеся в них, перейдут к другому русскому отряду, который, наступая из Грузии, предназначался собственно для овладения Эриванской крепостью. В этих видах, к войскам, уже стоявшим в Карабаге, должны были присоединиться из Грузии остальные части кавказской гренадерской бригады, и полки: Лейб-гвардии сводный, Тифлисский пехотный, сорок первый егерский, Чугуевский, Белогородский и Борисоглебский уланские, и два Черноморские казачьи. А для взятия Эривани оставалась бы вся двадцатая пехотная дивизия (12 батальонов), Серпуховскии уланский полк и шесть казачьих. Артиллерия размещалась по этому проекту в обоих отрядах поровну, по шестьдесят орудий.

В Петербурге не только считались легко исполнимыми оба эти проекта, но полагалось вполне возможным, даже и без особых усилий, достигнуть при их посредстве важных результатов.

“Выжидая прибытия подкреплений,– писал государь Ермолову,– не следует упускать, однако же, случая, если бы представилась возможность, и ранее овладеть Эриванью, силой ли оружия, посредством ли денег или тайных сношений с эриванским сардарем... Во всяком случае, желательно не дать персиянам опомниться: стало, чем скорее мы появимся у них, тем считаю лучше”.