— Мистер Линдквист? — любезно спросила она по-английски с русским акцентом.

— К вашим услугам, — ответил он.

Они сели, официант застыл над ними, словно только что увидел чудесное явление Мадонны, Ильза обратилась к нему на беглом чешском. Ее владение языками всегда поражало Рика, особенно в сравнении с его собственным. Голова официанта подпрыгивала на плечах, точно у китайского болванчика; наконец он затрусил прочь за напитками.

— Что ты заказала? — тихо спросил Рик.

— Минеральную воду для нас обоих, — с улыбкой ответила Ильза. Лучше бы она так не улыбалась. Эта улыбка слишком живо напоминала ему о Париже. Но тут Рик ничего не мог поделать, даже если бы хотел. — Еще я заказала жареную утку. Ильза хихикнула. — В Праге можно заказывать все, что захочешь, если только оно жареное. Это единственное, что тут умеют делать очень хорошо.

— Все в норме? — бесстрастно спросил Рик.

Не снимая приклеенной улыбки, Ильза ответила отрицательно:

— Я очень боюсь, что в деле, которое вы обсуждали с герром Зигером, — (кодовое имя для Виктора), — возникли кое-какие затруднения. Похоже, он больше не сможет обеспечивать поставку. Мне очень жаль.

— Мне тоже, — сказал Рик и отпил минеральной воды, чтобы скрыть удивление; день задался полный сюрпризов, и все скверные. — Довольно неожиданно, правда?

— К сожалению, именно так. — Хотя в ее лице вряд ли дрогнул хоть один мускул, Рик натренированным глазом видел, что манера ее переменилась. — Очевидно, что-то случилось, что-то крайне важное. Честно говоря, мы надеялись, вы сможете объяснить, что именно.

— Боюсь, не могу, — сказал Рик.

Официант принес утку, Ильза занялась ею, разрывая на части, и Рик заметил, что ее руки, когда она орудует ножом, дрожат. Весь остаток обеда они почти не разговаривали. Рик пришел к выводу, что терпеть не может жареную утку.

— Надеюсь, мы сможем продолжить обсуждение нашего дела, — сказал он, расплачиваясь.

— Мы бы приветствовали такую возможность, — ответила Ильза. — Может быть, если у вас есть время, вы проводите меня до работы?

— С огромным удовольствием, — сказал Рик, надевая шляпу.

Они вышли в яркий солнечный день. Ильза вынула из сумочки пару солнечных очков. Вдобавок на ней была шляпа с широкими полями. Рик поплотнее, до самых бровей, нахлобучил свою. Если их не станут пристально рассматривать, лиц не узнать.

Они прошли Карлов мост и направились к широкому бульвару Вацлавске Намести. В такой славный денек толпы народу вышли на прогулку. Случайный зритель не сразу и поверит, что идет война.

— Черт возьми, что случилось? — прошептал Рик на ходу.

— Не знаю, — ответила Ильза, стараясь не выказать испуга. — Подполье просит Лондон свернуть операцию. Кажется, их зверски пугает, что может случиться, если мы выполним задачу.

— Пожалуй, и не без причины.

Рик закурил, вспоминая все, что говорил Луи, и все сомнения, которые с самого начала были у маленького француза.

— Может быть, немцы что-то подозревают.

Это он и боялся услышать.

— Может быть, они подозревают тебя.

Ильза взяла его под локоть, будто опираясь, но пальцы ее крепко впились ему в руку под рукавом пиджака.

— Ты думаешь? — прошептала она.

Фрау Хентген — вот в ком дело. Ильза пустилась лихорадочно перебирать свои действия за все последние месяцы, а Рик заговорил вновь.

— Я только что случайно повстречался с Хайнце, — сказал он. — Помнишь такого? Он был в кафе вместе со Штрассером. В общем, судьба мне была на него наткнуться. — Рик похлопал Ильзу по руке. — Не волнуйся. Хайнце больше не объявится и нас не побеспокоит. Однако нам нужно прикинуть, что делать, и прикинуть побыстрее.

Ильза не стала спрашивать, почему Хайнце их больше не побеспокоит.

— Несмотря ни на что, — заговорила она, — мы должны это сделать. Ты не знаешь этого Гейдриха, как я. Он чудовище, и чудовище это тем страшнее, что оно так обаятельно. Запугиванием и заигрыванием он развратил народ моего мужа, заработал себе популярность, уничижая людей, которых тут ненавидели.

— Евреев, например, — сказал Рик.

Все та же старая история.

— Да, особенно евреев, — сказала Ильза. — Все будет еще хуже. Гейдрих сам мне сказал, что в Ванзее они запланировали полное уничтожение еврейского народа, ничуть не меньше. Они уже строят новые лагеря, теперь на востоке, в Польше. И отвечает за это Гейдрих! Он хвастает этим, словно это главное достижение всей его жизни! Он говорит, что дураки на Западе до сих пор не поняли их намерений и даже если туда доходят слухи, им не верят. Это слишком фантастично, невозможно поверить; на то он и рассчитывает.

На это всегда рассчитывают люди типа Гейдриха, подумал Рик: на способность добрых людей ничего не замечать, ничего не слышать, ничего не делать и не верить в то, во что они верить не хотят.

— Я не могу просить Виктора остановиться сейчас, — продолжала Ильза. — Он мечтал об этой мести с тех пор, как бежал из Маутхаузена. И этот бой — не только за Виктора: убить Рейнхарда Гейдриха означает спасти тысячи, а может, и миллионы жизней. А репрессии, которых боится подполье, — ну, это же только предположения, ведь так? То есть на деле мы не знаем, что будет, правда?

— Пожалуй, после Герники[137]мы можем предположить довольно точно, — сказал Рик.

Они остановились.

— Наверное, ты прав, — сказала Ильза, гадая, как перейти к более насущному, личному предмету. — Ты должен знать еще кое-что. — Она посмотрела на Рика поверх очков. Глаза ее покраснели. — Гейдрих хочет переспать со мной. Он попытался вчера вечером. Я не позволила, но не знаю, долго ли смогу отказывать ему. — Она опустила взгляд. — Он не тот человек, которого можно долго отталкивать.

Ярость закипела в Рике — ярость, какой он не помнил уже много лет. Ее не было, когда он смертельным огнем поливал итальянские позиции в Восточной Африке. Не было ни в Испании, ни после Герники, ни даже после Эбро. Не было, когда немцы вошли в Париж, и не было тогда, на вокзале, когда он читал ее записку. В такую ярость он пришел лишь однажды — 23 октября 1935 года, в день накануне своего отъезда из Америки навсегда. День, когда погибли Соломон и Лоис Горовицы. Пора посмотреть правде в глаза: его сжигает любовь к Ильзе Лунд.

— Тогда нам и правда нужно поспешить, — сухо сказал Рик, трогаясь дальше.

Он знал: Ильзин отказ сначала возбудит Гейдриха, а после взбесит — для нацистов слова «нет» не существует.