Маргарет опустила руки и печально взглянула на мать:

— Подожди, пока не вернется папа. Давай спросим его, как лучше поступить.

— Ты обещала, Маргарет, четверть часа назад. Ты сказала, что мой мальчик приедет.

— И он приедет, мама. Не плачь, моя дорогая мамочка. Я напишу прямо сейчас, ты увидишь, как я пишу. И это письмо уйдет с ближайшей почтой. И если папа посчитает нужным, он сможет сам написать письмо, когда вернется, всего лишь с отсрочкой на день. О мама, не плачь так жалобно — это разрывает мне сердце.

Миссис Хейл не могла остановить слезы, они текли непрерывно. На самом деле она не предпринимала попыток успокоиться. Снова и снова она вызывала в памяти картины счастливого прошлого и ужасного будущего — вот она лежит мертвая, а сын, которого она так страстно желала видеть при жизни, оплакивает ее, но она не сознает его присутствия, — пока не довела себя до изнеможения, рыдая от жалости к себе, и Маргарет было больно это видеть. Но наконец миссис Хейл успокоилась и с жадностью стала наблюдать за дочерью, пока та писала письмо — срочную, неотложную мольбу, — поспешно запечатывала его, боясь, что мать попросит прочитать написанное. Потом по просьбе миссис Хейл Маргарет сама отнесла его на почту. Она возвращалась домой, когда мистер Хейл догнал ее.

— И куда ты ходила, моя красавица? — спросил он.

— На почту… относила письмо — письмо Фредерику. О папа, возможно, я неправильно поступила, но мама охвачена таким сильным желанием увидеть его. Она сказала, что снова может почувствовать себя лучше. А потом она сказала, что должна увидеть его перед смертью. Я не могу передать, как настойчиво она умоляла меня написать ему. Я неправильно поступила?

Сначала мистер Хейл ничего не ответил. Потом сказал:

— Тебе нужно было дождаться меня, Маргарет.

— Я пыталась убедить ее, — ответила она и замолчала.

— Я не знаю, — ответил мистер Хейл, помолчав. — Она должна увидеть его, если так этого хочет. Я полагаю, что его приезд пойдет ей на пользу больше, чем все лекарства доктора. И возможно, восстановит ее силы. Но опасность для Фредерика, я полагаю, очень велика.

— Даже если после мятежа прошло столько лет, папа?

— Да, правительству необходимо принимать очень строгие меры для усмирения бунтов, особенно на флоте, где команда корабля должна ясно осознавать, что у властей достаточно полномочий, чтобы вернуть капитана домой, рассмотреть его дело и отомстить за любой вред, причиненный ему, если понадобится. И для них не имеет значения, как далеко капитан может зайти в своей тирании. Если даже их поступку можно найти какое-то оправдание, то такую возможность даже не принимают во внимание. Правительство не жалеет денег: оно посылает вдогонку корабли, оно прочесывает моря, чтобы схватить преступников. У этого преступления нет срока давности. Оно остается в Адмиралтейских книгах до тех пор, пока не искупится кровью.

— О папа, что я наделала! И все же тогда мне казалось, что я правильно поступаю. Я уверена, что Фредерик будет осторожен.

— Несомненно! Нет, Маргарет, я рад, что письмо написано, хотя я не осмелился бы сделать это сам. Я рад, что все так произошло. Я бы колебался до тех пор, пока не стало бы уже слишком поздно. Дорогая Маргарет, ты поступила правильно, а остальное уже не в нашей власти.

Но рассказ отца о жестоком наказании, которое ожидает мятежников, привел Маргарет в ужас. Она заманила брата домой, чтобы искупить его ошибку его же кровью! Она поняла, что отец обеспокоен сильнее, чем он показал, произнеся последние ободряющие слова. Она взяла его под руку и пошла рядом с ним, задумчивая и усталая.

Я понял, что святое место отдыха

Все еще неизменно.

Миссис Химанс. Записки женщины

Когда этим утром мистер Торнтон вышел из дома Хейлов, он был ослеплен и ошеломлен своей страстью. Он чувствовал себя так, будто Маргарет — такая хрупкая и деликатная — вдруг превратилась в грубую торговку рыбой и сильно его поколотила. Он физически ощущал боль — его голова гудела, а пульс был частым и прерывистым. Он не мог выносить шума, яркого света, бесконечного грохота и движения на улице. Он называл себя дураком за то, что так страдает, тем более что сейчас он даже не мог припомнить причину своего страдания и понять, стоит ли она таких мучений. Ему стало бы легче, если бы он просто мог сесть на пороге и заплакать, как ребенок, который поранился. Он сказал себе, что ненавидит Маргарет, но исступленное, острое чувство любви, подобно молнии, поразило его в тот момент, когда он уже готов был выразить свою ненависть словами. Он находил величайшее утешение в своих муках и в том чувстве, о котором сказал ей: даже если она будет презирать его, относиться к нему с гордым, надменным безразличием, он ни на мгновение не перестанет любить ее. Она не заставит его измениться. Он любит ее и будет любить и не станет замечать ни ее презрения, ни этой жалкой телесной слабости.

Он остановился на мгновение, чтобы осознать твердость и ясность своего решения. Мимо проходил омнибус, направляясь за город. Кондуктор подумал, что джентльмен поджидает его, и остановил транспорт у тротуара. Мистер Торнтон был не в силах извиняться и объясняться, поэтому он просто сел в омнибус, и его повезли мимо длинного ряда домов, затем мимо особняков с аккуратно подстриженными садами, пока омнибус не добрался до деревень, а позднее — до маленького провинциального городка. Там все пассажиры вышли, то же сделал и мистер Торнтон, и, поскольку все пошли пешком, он тоже пошел вместе со всеми. Он шел вдоль полей быстрым шагом, потому что быстрые движения облегчали душевные муки. Он смог вспомнить все, что произошло, — ту, которую он должен выбросить из памяти, и собственный глупый, нелепый поступок. Будь он в здравом уме, он без труда предсказал бы самому себе, что этим все и кончится. Неужели его очаровали эти прекрасные глаза, эти мягкие полуоткрытые губы, которые он видел вчера так близко? Он не мог даже избавиться от воспоминаний, что она была там, что ее руки обнимали его, всего один раз… и больше — никогда. Он только мельком видел ее, не поняв ее совершенно. Она была то смелой, то робкой, то нежной, то надменной и гордой. И позже, каждый раз размышляя над этим, он представлял ее снова и снова, пытаясь забыть ее. Он представлял ее в любом наряде, в любом настроении и не знал, какой она ему нравится больше всего. Даже этим утром — как величественно она выглядела! Как сверкнули от возмущения ее глаза! Вчера она разделила с ним опасность, а сегодня она совершенно не думала о нем.

Если утром мистер Торнтон, по своему собственному признанию, вел себя как дурак, то и днем он не намного поумнел. Все, что он приобрел за время своего шестипенсового путешествия на омнибусе, — твердое убеждение, что такой, как Маргарет, никогда не было и никогда не будет. Что она никогда не любила его и никогда не будет любить. Но что ни она и никто в целом мире не помешает ему любить ее. Поэтому он вернулся на маленький рынок и сел в омнибус, чтобы отправиться назад в Милтон.