– Не дай ей умереть.

Бритва кивает.

– Обещай.

Снова кивает:

– Обещаю.

Он наклоняется ко мне и целует в губы.

– Больше никогда так не делай, – говорю я ему.

– Почему? Потому, что тебе понравилось, или потому, что нет?

– И то и другое.

Бритва перекладывает Чашку на плечо, хватается за предохранительный трос и отступает, пока не оказывается на порожке. Силуэт парня с девочкой на плече. Они стоят на фоне черного неба, а под ними пять тысяч футов непроглядной темноты. «Я в ответе за Землю».

Бритва отпускает трос. Он не падает. Кажется, что его всасывает в себя ревущая пустота.

Возвращаюсь в кабину и обнаруживаю, что дверь со стороны пилота открыта, кресло пустое, Боба на борту нет.

А я еще удивилась, что закончился обратный отсчет. Теперь ясно: Боб пересмотрел свой взгляд на сложившуюся ситуацию.

Мы наверняка уже в зоне досягаемости, а это значит, что летчики не намерены нас сбивать. Они засекли место высадки Бритвы и останутся с вертолетом, пока я не прыгну, или пока вертолет не разобьется, или пока не кончится горючее и мне не придется все-таки прыгнуть. К этому моменту Вош уже догадался, почему имплантат Джамбо в небе, а его хозяин в лазарете с жуткой головной болью.

Вытаскиваю кончиком языка гранулу из-за щеки и языком же перекладываю на ладонь.

«Ты хочешь жить?»

«Да, и ты тоже этого хочешь, – говорю я Вошу. – Не знаю почему и надеюсь, никогда не узнаю».

Щелчком сбиваю гранулу с ладони. Мой настрой активирует хаб, тот просчитывает вероятность смертельного исхода – она зашкаливает – и вырубает все системы, кроме костно-мышечной. Двенадцатая система получает тот же приказ, что и Бритва: «Не дай ей умереть». Жизнь этой системы, как и жизнь паразитов, зависит от продолжительности моей жизни.

Едва я изменю принятое решение – «хорошо, я прыгну», хаб меня отпустит. Он отпустит меня только в этом случае, и ни в каком другом. Его не обманешь, и с ним не поторгуешься. Я не могу его переубедить или принудить. Пока не изменю решение, система меня не отпустит. Я не смогу изменить свое решение, пока она меня не отпустит.

Сердце в огне. Тело как камень.

Хаб ничего не может поделать с нарастающей будто снежный ком паникой. Он не реагирует на эмоции. Он может отслеживать выбросы эндорфинов, закачку в кровь серотонина нейронами и мастоцитами. Если не считать контроля над этими физиологическими функциями, он так же парализован, как и я.

«Должен быть ответ. Должен быть ответ. Должен быть ответ. В чем этот ответ?»

Я вижу, как блестящие птичьи глаза Воша впиваются в мои.

«Каков же ответ? Не ярость, не надежда, не вера, не любовь, не отстраненность. Не в том, чтобы удержать, не в том, чтобы отпустить. Не в борьбе, не в бегстве. Не в том, чтобы спрятаться, не в том, чтобы сдаться, не в том, чтобы признать. Не в том, не в этом, не в том, не в этом, не в том, не в этом.

Ни то ни другое.

«Каков же ответ?» – спрашивает он.

«Ничто», – отвечаю я.

Я все еще не могу двигаться, даже глаза не шевелятся, но я очень хорошо вижу приборную панель, а на ней альтиметр и счетчик топлива. Мы на высоте пять тысяч футов, и топливо когда-нибудь кончится. Стимулирование паралича может удержать меня от прыжка, но не оградит от падения. При таком сценарии смертельный конец неизбежен.

Хабу ничего не остается, как отпустить меня. Ощущение такое, будто меня бросили через футбольное поле. Я жестко вхожу обратно в свое тело.

«Ладно, Рингер Два Точка Ноль. Посмотрим, насколько ты хороша».

Я хватаюсь за дверцу пилота и вырубаю двигатели.

Включается сигнал тревоги. Его тоже вырубаю. Теперь слышен только ветер. Ничего, кроме ветра.

Несколько секунд по инерции продолжается полет, а потом начинается свободное падение.

Меня подбрасывает к потолку; я ударяюсь головой в лобовое стекло. Перед глазами вспыхивают белые звезды. Вертолет начинает вращаться вокруг оси, и я выпускаю дверную ручку. Летаю по отсеку, как кости в йетзи.[21]Не хватает воздуха, пытаюсь найти, за что ухватиться. Вертолет задирает нос, я падаю на двенадцать футов, потом он накреняется еще раз, я лечу в обратном направлении и ударяюсь грудной клеткой о спинку кресла пилота. По боку словно горячим лезвием полоснули: сломала ребро. Нейлоновые ремни безопасности бьют по лицу; я успеваю вцепиться в них до второго удара. Еще один оборот, центробежная сила бросает меня на дверцу, та распахивается. Упираюсь ногой в белой тапке медсестры в кресло и наполовину высовываюсь из вертолета. Отпускаю ремни, вцепляюсь в дверную ручку и отталкиваюсь.

Вращение, подскок, кульбит. Вспышки серого, черного и ослепительно-белого. Я болтаюсь, вцепившись в ручку дверцы. Вертолет переворачивается, кресло пилота оказывается наверху, дверь захлопывается, бьет меня по запястью, и я отпускаю ручку. Мое тело как мячик скачет вдоль корпуса «блэкхоука», пока он не встает хвостом вверх. В результате я выстреливаю к горизонту, а вертолет пикирует.

Нет никакого ощущения падения. Меня удерживают восходящие потоки теплого воздуха, которые давят на более холодный. Ястреб, расправив крылья, парит в ночном небе. Позади и ниже меня кувыркается вертолет – пленник гравитации, которую я отрицаю. Я не слышу взрыва при его падении, у меня в ушах только рев ветра и шум крови. Нет боли от кувырканий внутри вертолета. Только пьянящая, веселящая пустота. Я – ничто. Ветер более материален, чем мое тело.

Земля мчится навстречу. Я расставляю пальцы. Поднимаю лицо к линии, где небо встречается с землей.

Мой дом. Моя ответственность.

Я с чудовищной скоростью лечу вниз. Белый безликий ландшафт – огромная пустота простирается во всех направлениях и поглощает все на своем пути.

Это – озеро. Очень большое озеро.

Замерзшее большое озеро.

Единственный вариант – врезаться в него ступнями вперед. Если толщина льда больше фута, мне конец. Никакое инопланетное усиление не спасет. Я переломаю ноги. У меня лопнет селезенка. Разорвутся легкие.

«Но в тебя, Марика, я верю. Ты прошла через огонь и кровь не для того, чтобы сейчас меня подвести».

Именно, комендант, не для того.

Белый мир подо мной мерцает, как жемчуг. Черный холст, алебастровая бездна. Вопящая твердь ветра бьет по ногам, я поджимаю колени, чтобы совершить поворот. Входить надо под углом девяносто градусов; если выпрямлюсь слишком рано, ветер может меня сбить. Опоздаю – врежусь задницей или грудью.