– Будем говорить твой отец?

– Завтра. Кто же ночью говорит.

– Говори здесь, – приказал Эйнар.

Несколько минут я возился со спикером. Корабельная рация ретранслировала сигнал, но в далекой Изваре никто не отвечал – это было странно, и я не знал, горевать или радоваться.

– Он молчит, – сказал я. – Ночь.

Эйнар хмуро посмотрел на небо, сплюнул, сказал нехотя:

– Гут. Верю. Верю тебе, Ингварссон, до время. Если обмануть… ты помнишь?

Харви оглянулся на меня, потом на Эйнара. Чуть заметно прищурился. Даже у миролюбивого финна в голове бродили те же мысли, что и у меня.

Я поискал взглядом рыжего Харальда: он с необычайной сноровкой запер снаружи люк машинного отделения и теперь поднимался на палубу, по-прежнему с ножом наготове. Эйнар тоже посерьезнел. Конечно, он не ждал от нас ничего доброго и был абсолютно прав. Если бы у меня под рукой был хотя бы «Макаров», я бы уложил его на месте, ни секунды не колеблясь.

Или всадил бы ему в жирный загривок нож. Как кабану.

Самым мерзким было вот что: мой карельский нож, подарок Корби, висел сейчас у Эйнара на поясе.

Корабль медленно, очень медленно развернулся и двинулся к выходу из бухты. Харви вел катер вслепую, всматриваясь в опасный ночной сумрак.

– Смотри, – окликнул меня Ники.

Среди облаков засветился месяц, и там, на самой вершине скалы, я различил силуэт каменной башни, будто бы выросшей из древнего замшелого гранита. То была цитадель конунга Олафа. Его королевский флаг полоскался на ветру, длинный и раздвоенный, как змеиный язык. Этот флаг был прицеплен к длиннющей мачте, больше похожей на громоотвод или на телескопическую радиоантенну. Вдруг по флагштоку пробежали еле заметные зеленые искры, и я удивленно обернулся к Нику.

– Огни святого Эльма, – пояснил он. – Атмосферное электричество. Интересно, как…

Он не договорил. Искры засверкали ярче, и вот уже сами скалы светились и мерцали, как китайская рождественская иллюминация; что-то там происходило, в королевском замке, и это что-то определенно было устроено ради нас. Рыжий пират Харальд попятился и бросился на другой борт, к веревочному трапу. А вот тюремщик Эйнар так и стоял, вцепившись побелевшими пальцами в леер. Что-то он знал, сука, обо всем этом. Да такое, что даже лишился дара речи. И уж точно забыл про нас.

Что-то включилось у меня в голове.

Я больше не был пленником. Пусть всего лишь с полминуты, но я был свободен. Я не боялся. Того, другого Фила привязали к пыточному креслу и исполосовали всю спину кнутом. Тот, другой Фил был согласен на все, чтобы только это прекратилось. Но теперь капитан вернулся на свой корабль. Крейсер стоит под парами, и осталось только… осталось только…

Метнувшись к борту, я выбросил вперед руку и выхватил у Эйнара из-за пояса свой нож: все происходило, как в тормозной графической модели, и я даже успел подумать, что вряд ли дотянусь до его шеи – уж очень он был громоздкий, этот гребаный палач. Но останавливаться я не собирался. Рукоятка ножа удобно уместилась в моей ладони. Только сейчас враг очнулся, зарычал и сам полез на лезвие, как медведь на рогатину. Тут я всего лишь на мгновение замешкался, и клинок скользнул по его брюху, затянутому в дубленую кожу (я и не подозревал, какой она может быть прочной). Изрыгая проклятия, Эйнар навалился на меня, стараясь перехватить кисть с зажатым в ней клинком. Конечно, он был сильнее. Он едва не сломал мне руку. Нож выпал из моих пальцев и покатился по палубе, но Эйнар не обратил на это внимания – похоже, он хотел сломать мне шею голыми руками. Я перевернулся на живот и уже начал задыхаться, когда швед взревел, как медведь, и ослабил захват. Он бормотал что-то и разворачивался всем корпусом, словно почуял нового врага. По его левому предплечью текла кровь.

Извиваясь ужом, я отполз в сторону и тут увидел Ника. Точнее, сперва я увидел нож в его руке. Клинок был темным. Ник стоял, прижавшись спиной к белоснежной стене рубки, и сам бледнел на глазах.

Эйнар сделал шаг к нему и медленно занес ручищу для удара.

– Стой, гад, – крикнул я. – Смотри…

Что-то, видно, прозвучало в моем голосе, что-то особенное, потому что тюремщик замер на месте и поглядел туда, куда глядел я.

В кабельтове от нас на волнах качался знакомый черный дракар с орлиной головой. Казалось, он возник из ниоткуда, прямо из сырого морского тумана, как корабль-призрак. А может, он и был призраком, я не знал. Дракар шел под парусом, гребцов не было видно, но отчего-то я был уверен, что конунг Олаф там. Я чувствовал его присутствие.

А Эйнар вытянул вперед руку, словно пытаясь прогнать привидение. Холодный золотой шар возник в воздухе и завис прямо перед ним.

То, что я увидел вслед за этим, мне не забыть до конца моих дней.

Шаровая молния двигалась и двигалась, медленно и бесшумно, повинуясь воле короля-чернокнижника, и была эта молния невыразимо прекрасной и ужасной одновременно, настолько прекрасной, что от нее невозможно было оторвать взгляд; Эйнар выпучил глаза и разинул пасть, будто хотел уже закричать, но этот крик ужаса так и застрял в его глотке, потому что сияющий шар скользнул прямо к его губам, будто для последнего поцелуя.

Вот тут-то Эйнар и заорал так, как никто никогда не орал на моей памяти. И в тот же миг молния взорвалась. Небо вспыхнуло белым пламенем, и на секунду стало светло, как днем. Ник выронил нож, обхватил меня за шею, и мы оба повалились на палубу. Сверху на нас падали какие-то кровавые обрывки и ошметки, и, наверное, это было самым ужасным из всего, что с нами происходило до сих пор. Что мы кричали друг другу? Я не запомнил и никогда не смогу передать и надеюсь, что это никогда мне не приснится.

Харви тоже вскрикнул в своей рубке, вскрикнул и ухватился за рычаг. Корабль вдруг дернулся и взревел моторами. Водометы взбили за кормой фонтан брызг, и катер рванулся вперед. Задрав нос и поднявшись на подводных крыльях, он летел вслепую по чужому морю, залитый кровью, но все же свободный. Молнии сверкали и сверкали над нами, понемногу оставаясь позади, все дальше и дальше, и все это было прекрасно и ужасно одновременно – или я уже говорил об этом?

У острова Гогланд, или Суур-саари, мы сбросили в воду безголовое тело Эйнара. Мы – это я и хладнокровный Тамме.

Он же, Тамме, снял у мертвого с пояса мой спикер, а также флягу с чем-то крепким. Дал мне выпить.

Солнце стояло высоко, и кровь на палубе давно высохла.

«Кто обмануть – мертвец», – вспомнил я.

Потом Тамме отыскал на камбузе засохший сыр. Он пришелся как нельзя кстати, даже Ники смог поесть, хотя поначалу и отказывался. Все это время Ники валялся в кубрике, вцепившись в поручни койки, и делал вид, что спит.