— Вашей доброй феей была бы истинная любовь, — сухо заметил Каналис, видя, что причина размолвки разгадана этим тонким, проницательным умом, которым так хорошо руководил Бутша.

— Дорогой поэт, вы напоминаете в эту минуту осторожных родителей, которые хотят узнать, велико ли приданое невесты, прежде чем сообщить, каково состояние их сына. Вы ведете себя со мной как разборчивый жених, не зная, имеете ли вы на это право. Любовь нельзя пробудить путем сухих рассуждений. Бедный герцог д'Эрувиль поддается моему влиянию с такой же готовностью, как дядя Тоби у Стерна повинуется вдове Водмен[100], с той лишь разницей, что я потеряла не мужа, как эта особа, а многие свои иллюзии относительно поэтов. Мы, девушки, не хотим верить тому, что разрушает наш фантастический мир. А ведь мне все это предсказали заранее! Ах, вы затеваете со мной некрасивую ссору, недостойную вас, и я не узнаю того Мельхиора, каким вы были вчера.

— Потому что Мельхиор подметил в вас честолюбие, от которого вы еще не отрешились.

Модеста окинула Каналиса с ног до головы взглядом оскорбленной королевы.

— ...Но я буду в один прекрасный день послом и пэром Франции совершенно так же, как и он.

— Вы принимаете меня за мещанку, — сказала она, поднимаясь по лестнице. И тут же, быстро обернувшись, прибавила, теряя власть над собой, почти задыхаясь от гнева: — Это все же не так дерзко, как принимать меня за дурочку. Я знаю, чем вызвана перемена в вашем поведении, — теми глупостями, которые болтают в Гавре и которые мне только что передала моя горничная Франсуаза.

— Можете ли вы так думать, Модеста? — сказал поэт, принимая драматическую позу. — Ужели вы полагаете, что я способен жениться на вас только из-за денег?

— Если эти слова оскорбляют вас после ваших назидательных речей на берегу Сены, то от вас одного зависит вывести меня из заблуждения, и тогда я буду для вас всем, чем вы пожелаете, — сказала она, бросая на него уничтожающий взгляд.

«Если ты думаешь поймать меня на эту удочку, моя милая, — думал поэт, следуя за ней, — то ты, очевидно, считаешь меня наивнее, чем я есть. Да и стоит ли церемониться с лицемеркой. Подумаешь! Очень мне нужно ее уважение! Не больше, чем уважение царька острова Борнео! Она приписывает мне низменные чувства и объясняет ими изменившееся мое поведение. Ну и хитра же она... Лабриер окажется под башмаком, как дурак, да он другого и не заслуживает, а через пять лет мы вдоволь посмеемся над ним вместе с ней».

Холодность между Каналисом и Модестой, наступившая после этой размолвки, была замечена всеми в тот же вечер. Каналис ушел рано под предлогом недомогания де Лабриера, предоставив обер-шталмейстеру полную свободу действий. Около одиннадцати часов Бутша, который зашел за женой своего патрона, шепнул Модесте улыбаясь:

— Разве я не был прав?

— К сожалению, вы были правы, — ответила она.

— Надеюсь, вы вспомнили о нашем уговоре и не сожгли всех кораблей?

— В минуту гнева я забылась и высказала ему всю правду.

— Ну что ж, тем лучше. Когда вы с ним окончательно поссоритесь и даже не в силах будете учтиво разговаривать друг с другом, я обязуюсь вновь сделать его таким влюбленным и настойчивым, что вы готовы будете ему поверить.

— Полно, Бутша, он большой поэт, дворянин, умный человек!

— Восемь миллионов вашего отца ценнее всего этого.

— Восемь миллионов? — переспросила Модеста.

— Мой патрон продает свою контору и уезжает в Прованс, чтобы руководить там покупкой земель, к которой приступает Кастанью, помощник вашего батюшки. Для того, чтобы выкупить поместье де Лабасти, предстоит заключить контрактов на сумму в четыре миллиона, и ваш батюшка согласился на эти расходы. У вас два миллиона приданого, а полковник даст еще один миллион на ваше устройство в Париже, на покупку дома и обстановки! Сосчитайте сами.

— Да я могу стать герцогиней д'Эрувиль, — сказала Модеста, взглянув на Бутшу.

— Без этого комедианта Каналиса вы оставили бы у себя хлыст, думая, что это мой подарок, — сказал клерк, косвенно ходатайствуя за Лабриера.

— Господин Бутша, уж не собираетесь ли вы выдать меня замуж по своему вкусу? — смеясь, спросила Модеста.

— Этот достойный юноша любит вас так же сильно, как я. У него есть сердце. И вы сами любили его в течение недели, — ответил клерк.

— Но может ли он соперничать с одним из первых придворных чинов, которых всего имеется шесть: придворный священник, канцлер, обер-камергер, обер-гофмейстер, коннетабль и генерал-адмирал? Ах, я забыла, — теперь уже нет больше коннетаблей.

— Через полгода народ, который состоит из бесчисленного множества злых Бутшей, может стереть с лица земли все это величие. Да и что значит в наше время дворянство? Во Франции не насчитывается и тысячи представителей настоящей родовой знати. Д'Эрувили происходят от придверника Роберта Нормандского. Кроме того, у вас будет много неприятностей из-за этих двух увядших старых дев. Если вас привлекает титул герцогини, то вспомните, что вы родом из Конта. Несомненно, папа римский будет к вам не менее милостив, чем к торговцам, и продаст вам какое-нибудь герцогство с названием, оканчивающимся на ниа или анью. Не жертвуйте же своим счастьем ради придворного звания.

Ночью на ум Каналису приходили самые прозаические мысли. Он представлял себе весь ужас женитьбы на бесприданнице и содрогался при мысли о страшной опасности, которую чуть было не навлекло на него желание взять верх над герцогом д'Эрувилем и вера в миллионы графа де Лабасти! Поэт задавал себе вопрос: что должна была подумать герцогиня де Шолье о его длительной поездке в Гавр? Положение еще более осложнялось двухнедельным молчанием, между тем как, живя в Париже, они обменивались четырьмя или пятью письмами в неделю.

— А несчастная женщина еще старается выхлопотать мне ленту командора ордена Почетного легиона и назначение посланником при дворе великого герцога Баденского! — воскликнул он.

И тотчас же, с той стремительностью решений, которая у поэтов, как и у дельцов, порождается даром провидения, он сел за стол и написал следующее письмо:

«Герцогине де Шолье.

Дорогая Элеонора, ты, без сомнения, удивлена, не получая до сих пор от меня вестей. Но зажился я здесь не только из-за пошатнувшегося своего здоровья: мне хотелось отблагодарить хотя бы отчасти нашего друга де Лабриера. Бедный юноша сильно увлекся некоей Модестой де Лабасти, бедной, вялой и незначительной девицей. Между прочим, она питает слабость к литературе и выдает себя за поэтическую натуру, чтобы оправдать свои капризы, причуды и непрестанные перемены в расположении духа, — следствие довольно скверного ее характера. Ты знаешь Эрнеста: беднягу так легко поймать на удочку, что я не решился отпустить его одного. Мадемуазель де Лабасти подчеркнуто кокетничала с твоим Мельхиором. Она была весьма расположена стать твоей соперницей, хотя руки и плечи у нее слишком худы, как у всех молодых девиц, волосы еще более бесцветны, чем у г-жи де Рошфид, а выражение маленьких серых глазок наводит на всякие размышления. Я положил конец, быть может слишком грубо, любезностям этой Нескромницы. Что мне за дело до всех женщин на свете! Все вместе взятые они не стоят тебя одной.