— Ты дрожишь, — вот все, что он сказал.

— Да, — прошептала она. Зубы у нее стучали, но не от холода.— Это когда ты сказал: «Крот Камня». Я знаю, что он пришел. Когда я прикоснулась к Камню, я почувствовала, что он здесь и что мы нужны ему, мы все. И... и...

Опустив рыльце, она заплакала, и Каддесдон прижал ее к себе еще теснее и ждал, когда она сможет продолжать.

— Я родилась в ту ночь, когда появилась та звезда,— прошептала она наконец.— Виолета рассказала мне о звезде. Она подумала, что кто-то из детенышей, которые тогда родились у моих родителей, будет особенным. После того как я немного подросла, она убедила отца и мать отдать меня ей и воспитала сама... Это ему мы пытались помочь, ему.— И она снова заплакала, а Каддесдон, обнимавший ее, знал: им было предначертано встретиться. Камень желал, чтобы они проделали путь к Кроту Камня вместе.

— Нам бы лучше переправиться через ручей до того, как стемнеет, и начать путешествие,— мягко вымолвил он.

— Да, — согласилась Мистл.

Затем она спустилась к ручью и, только раз оглянувшись и убедившись, что он следует за ней, поплыла Голова ее была высоко поднята, а взгляд устремлен в темнеющее на востоке небо над дальним берегом.

Когда они переплыли ручей и выбрались из воды, Мистл сказала:

— Вот видишь, ты хорошо умеешь плавать. Это нетрудно.

— Ты права, — согласился Каддесдон, отряхиваясь от воды.

Затем они вскарабкались на берег и ушли, и только маки, качавшиеся на фоне вечернего неба, отмечали их путь.

Глава четырнадцатая

Июнь предвещал великолепное лето, и так и случилось: поляны и просеки Данктонского Леса залило благословенным теплом.

Лес будто чувствовал, какую роль ему суждено сыграть в воспитании Бичена, и так постарался, что, когда тому пришла пора уйти из Данктона, он унес лес в своем сердце. Стоило ему впоследствии заговорить о родных краях, и все сразу видели этот лес, освещенный солнцем.

Каждый рассвет оглашался воркованием дикого голубя, его нежный зов эхом отдавался в кронах деревьев. Затем, когда воздух согревался солнечными лучами, голуби перебирались повыше и хлопанье крыльев отмечало начало дня.

А потом внизу просыпались кроты, выглядывали из нор и прислушивались к стремительному полету птиц. Лисицы, юркнув, исчезали из виду, а барсуки возвращались спать в свои норы на склонах Истсайда.

Тоннели весело гудели от топота кротов; суетливые лапки рыли сухую летнюю почву, а голодные носы тыкались в нее. Кроты чистились, завтракали, и начиналось новое утро в бесконечной, как казалось, череде летних дней.

В полдень, когда все прочие обитатели леса затихали, кроты искали компанию и, выбрав теплое местечко, согретое солнцем, устраивались поболтать или просто помолчать вместе. Какие приятные мысли посещали тогда этих изгнанников? Вне всякого сомнения, порой им бывало грустно, но в конце концов кроты решали, что раз уж приходится заканчивать свои дни далеко от дома, то такое лето может пригрезиться в самых смелых мечтах.

Бичен бродил в эти дни по всему Данктону, и повсюду его радушно встречали. Воздух был пропитан воспоминаниями и ностальгией. Те кроты, которые, пострадав от грайков, в преклонном возрасте были пригнаны в Данктон, после ритуала Середины Лета открыли в своей жизни какую-то новую гармонию. Теперь,, в эти долгие годы лета, они с удовольствием беседовали о прошлом, о котором прежде им больно было вспоминать.

Многие чувствовали, что, хотят они того или нет, конец их близок. Они пережили страшную чуму и прочие болезни, оккупацию своих систем, изгнание и анархию, но теперь Камень (а для некоторых, например для Доддера, — Слово) гарантировал им покой и безопасность в этой заброшенной системе, куда грайки больше не заглядывали.

Как и предвидел Триффан, эти кроты охотно делились с Биченом своими знаниями и мудростью. Он был их будущим, их бессмертием.

Если какая-то кротиха слабела и должна была скоро умереть, другие разыскивали Бичена и говорили: «Крот, зайди к ней... Ее срок настал, и она хотела бы поговорить с тобой перед тем, как уйдет...» Некоторые были слишком робки и застенчивы, чтобы самим искать Бичена, и его приводили друзья. К их удивлению, оказывалось, что Бичен и сам довольно робок и совсем не похож на того грозного крота, которого они воображали, услышав имя Крот Камня.

— Но ведь ты такой же крот, как мы... — удивленно тянули они, а он усаживался рядом, и тогда они сразу становились самими собой.

Что же говорили ему такие кроты? Какую мудрость передавали, сами не ведая о том? Почему многим хотелось рассказать ему о себе?

На эти вопросы найдется много различных ответов в ходе этой истории, но мы можем догадаться уже сейчас, что кроты говорили о прошлом, так много значившем для них, и счастливом, и мучительном. Эти мысли не давали кротам покоя, и им надо было высказаться.

— Что вы хотели мне рассказать? — спрашивал Бичен, и они отвечали:

— Да так, ничего особенного, крот, об этом и говорить-то не стоит, но когда я был молодым, редко отваживался выйти за пределы тоннеля. И вот однажды... — так они начинали и рассказывали ему, как познавали мир. Другие говорили о своей любви, некоторые — о своих печалях.

Но были и такие, которые говорили только о неприятном, вспоминая свои дурные поступки. Некоторые — их было не так уж мало, и среди них не одни последователи Слова — рассказывали об убийствах, которые совершили, и о ранах, которые нанесли. Если бы все начать сначала, говорили эти кроты, они бы так не поступили.

— Я никогда не прощу себе этого, никогда, — плакал такой крот. — Не могу забыть о том, что сделал это. Хорошенько подумай, Бичен, прежде чем поддаваться порыву гнева или страха, сто раз подумай. Любовь — вот единственный путь, хотя не мне об этом говорить, ведь я-то никогда никого особенно не любил... Да, когда делаешь зло, то самое большое зло причиняешь самому себе...

Бичен слушал и кивал, а иногда тоже плакал, и не было такого крота, который, побеседовав с ним, не почувствовал бы себя лучше.

Не существует точных записей о прогулках Бичена в те летние годы. Мы знаем только, что было два места, куда он постоянно наведывался и откуда выходил, восстановив силы. Одним из них был тоннель крота Мэддера. Бичен находил в