«Нет! Не визжать! Не визжать и не валиться в обморок! Я приказываю тебе!»

– Холодно, давайте закроем дверь, – попросила Фэйм самым твердым и бесстрашным тоном, на который была способна в этот миг.

Получилось жалобно, если не сказать – жалко, но ведь у нее зуб на зуб не попадал.

– Ох! – милорд словно очнулся. – Простите! Я побоялся, что табачный дым вам помешает.

– И выстудили дом.

– На улице очень красиво, – вздохнул Росс. – Может, прогуляемся?

– Нет, – поспешно отрезала Фэймрил, и ее снова затрясло, как в лихорадке.

– Дьявол! – вдруг тихо вспылил лорд-канцлер и порывисто обнял за плечи. – Какой же я идиот. Напугал вас и заморозил. Давайте-ка подкинем дров в огонь и ляжем спать. Вы едва на ногах держитесь.

– А еще Кайр не рекомендовал вам курить, – невпопад пробормотала женщина.

Добавив пару толстых поленьев, Джевидж устроился на лежанке и сердито поманил к себе соратницу, по-сиротски сидевшую на корточках возле камина.

– Идите ко мне сейчас же!

– Зачем? – растерялась Фэйм.

– Затем, что вы вся дрожите и губы синие от холода, – пояснил он. – Вы же не собираетесь всю ночь сидеть у огня без сна?

– Да я, пожалуй, и не смогу вторую ночь не спать, – честно призналась женщина. – Но… вместе… не знаю…

– Я обещаю вести себя пристойно, – пообещал Росс. – Все-таки вместе теплее.

И обманул, разумеется, потому что приличиями тут и не пахло. Пришлось ведь чуть ли не сверху на милорда лечь, руками обхватить, да еще и лицом уткнуться ему в шею между колющимся щетиной подбородком и ключицей. И просто счастье, что соратник не видел в этот момент пунцовых щек и ушей Фэйм.

– Вот видите, так гораздо лучше. По крайней мере, мы не заболеем, – успокаивающе прошептал лорд-канцлер.

– Я поражаюсь, как мы до сих пор не слегли с воспалением легких.

– А ничего удивительного тут нет. На войне, как известно, никто насморком не болеет. Когда ты каждый день сражаешься за свою единственную жизнь, хвори попросту не липнут. Это я вам как старый вояка говорю. Промочи я два года назад ноги, как сегодня, уже лежал бы с жаром и с хлюпающим носом, а так – ничего не случится.

Низкий голос Джевиджа, его тепло и чувство защищенности стремительно убаюкивали Фэймрил. Она обняла милорда крепче, прижалась и неожиданно сквозь одежду почувствовала, что он чисто по-мужски отреагировал на ее неуклюжие телодвижения. И тут же весь, каждым мускулом, окаменел, не зная, куда деваться от стыда.

Но возмущаться и обвинять в домогательствах мистрис Эрмаад не стала. Во-первых, она уже почти спала, а во-вторых…

«Он – взрослый нормальный мужчина, и у него уже давным-давно не было женщины, – справедливо рассудила Фэйм. – Так что реакция вполне нормальная, тем паче неумышленная. И если сейчас кому-то по-настоящему неудобно, то это ему самому».

– Кх-м… – выдавил Росс. – Пожалуй, это самое неудачное признание за всю историю человечества.

– О! – сонно мурлыкнула усталая женщина. – Вы уверены, что речь идет именно о… признании?

– Абсолютно, – грустно молвил Джевидж. – И, надеюсь, мы вернемся к этому разговору позже.

– У-гу… поговорим… потом…

Через мгновение Фэймрил уже крепко спала.

А вот лорд-канцлер задремал очень не скоро. Его душили одновременно обжигающая ярость и безгласная нежность.

Эта чудесная женщина, имевшая тысячу причин не верить больше в своей жизни ни единому мужчине в целом мире, доверчиво уткнулась лбом ему в шею, обвила рукой грудь, вручая без всяких условий свою честь человеку, которого еще совсем недавно смертельно боялась. Ей и только ей предназначались нежность и желание.

Касаемо же ярости… было отчего беситься и скрипеть зубами.

Росс Джевидж держал в объятиях спящую Фэйм, вдыхал запах ее волос, пусть даже они изрядно пропахли дымом и пылью, и думал о том, что убьет того выродка, из-за которого он следующим утром обречен забыть о своих чувствах, забыть эту ночь и эту женщину.

Убьет, своими руками убьет, кем бы тот ни был.

Все утро Джевидж промаялся от чудовищной головной боли. Разве только в голос не выл. Не помогали ни холодный компресс, ни крепкий кофе, ни лекарства, оставленные Кайром. Он проснулся от удушья, потом долго пытался сообразить, что вообще происходит, и до крови стер себе переносицу медальоном. Но воспоминания возвращались так медленно, так мучительно, что впору было руки на себя наложить. И окончательно стало понятно, что следующая ночь уничтожит остатки памяти, приращенной волшебством. Не будь рядом Фэйм и не возлагай Джевидж столько надежд на зелье, которое обещал приготовить Кориней, лорд-канцлер еще до полудня пустил бы себе пулю в лоб. Чтобы выбить мозги и избавить мир от себя, а себя от надвигающегося безумия.

– Когда придет профессор?

Голос Росса прозвучал резко, будто выстрел.

– В два часа, – спокойно ответила Фэйм.

– Говорите тише!

Его раздражало абсолютно все вокруг: звуки, прикосновения, блеск огня, запах еды. Тошнило от вида молока, а уж про кашу он даже думать не хотел. И знал, что ведет себя как капризный ребенок, но ничего не мог поделать. Хотелось кричать, ругаться и биться головой об стены.

– Фэйм, пожалуйста… прошу вас… пожалуйста… погуляйте немного…

Росс больше всего боялся, что вдова Эрмаад упрется и решит проявить ненавистную проклятую жалость, станет уговаривать и увещевать и тогда он сорвется.

Но Фэймрил лишь кивнула и, оставив тарелку с кашей и кружку молока, вышла прочь, осторожно прикрыв за собой дверь.

Видеть, как он мучается, без всякой возможности помочь? Увольте! И не отплачешь за него, и не отболеешь. Вот ведь беда!

Лучше уж действительно пройтись по утреннему морозцу, оттереть снегом закопченные у очага щеки и лоб и вообще привести в порядок растрепанные чувства и мысли, заодно дать лорд-канцлеру сделать то же самое – собраться с духом, выплеснуть свою злость и раздражение в ругани, поплакать, в конце концов. Мужчинам тоже иногда слезы идут на пользу, а там, глядишь, успокоится, покушает и обретет хоть какое-то душевное равновесие. Так примерно рассуждала Фэйм, протаптывая тропинку между могильных плит и склепов. Неглубокий снежок поскрипывал под ногами, легкий морозец щипал женщину за щеки, и не происходи все посреди кладбища, она бы наслаждалась утром и свежим воздухом.

Мистрис Эрмаад не любила эарфиренскую капризную зиму, которая то показывала ледяные зубы, замораживая столицу до состояния айсберга, то сопливо извинялась за суровость внезапными оттепелями и туманами. Снег всегда навевал на Фэйм тоску, от сырости ломило кости, и казалось, вся эта ползучая мерзость медленно, но уверенно разъедает душу. Но этому снегу еще предстояло стаять, он всего лишь первый предвестник близящейся зимы. Будут еще и ветра, будут и дожди, прежде чем месяц нарви окончательно расставит все по своим местам. Главное, чтобы в этом году первый месяц зимы не оказался последним в жизни лорд-канцлера.