Вспоминает С. С. Фаткулина:

«Когда началась война, это была такая страшная картина! Сразу скакали конные и сообщали о том, что началась война. Призывной возраст пошел в военкомат. Я помню большое количество людей, которые шли в военкомат. Потом Волга, — и на пароходы грузили уходящих на фронт. Вы знаете, все стояли на берегу, и вся Волга плакала».

Вспоминает Г. С. Шишкин:

«Я с 1924 года. Родился в Москве. Летом 41-го уехал в село Воронежской области, где жили дедушка и бабушка, на каникулы. Объявление о начале войны я услышал, когда шел вместе с мамой и бабушкой в магазинчик, что находился в центре села. Я всегда ходил с ними, поскольку рядом с магазином был турник, самодельные брусья, на которых я тренировался, пока они делали покупки. В то время как-то было принято среди молодежи хвастаться тем, кто больше подтянется, быстрей пробежит, дальше заплывет… Жара стояла страшнейшая! Зной, все как будто вымерло — ни звука, ничего, такая тишина. И вдруг из репродукторов, что висели на столбах, слышим речь Молотова, объявившего о начале войны. Поднялся вой, деревенские бабы плачут, собаки залаяли, завыли, беготня сразу началась. Вот этот шум у меня в памяти остался… Я-то думал: „Чего они плачут, когда радоваться надо? Сейчас быстро разобьем фашистов!“ Так воспитаны были… Мы, школьники, сразу побежали в военкомат. Военком говорит: „Рано, ребята, надо закончить 10 классов“».

Вспоминает И. К. Саморуков:

«И когда вдруг 22 июня утром без нескольких минут двенадцать вдруг прозвучало по радио, мы все услышали, что предстоит выступление Молотова, у меня сразу екнуло сердце. Я понял, что напала Германия. Тогда я и другие мальчишки выбежали на улицу. Там стояли мощные динамики радио и уже собирался народ. Все, затаив дыхание, ждали, что скажет Молотов. И вот Молотов начал свою речь. Сказал что-то вроде: „Сегодня в четыре часа утра германская армия на протяжении всего фронта от Балтийского до Черного моря перешла границу и пошла в наступление…“ И как раз было воскресенье, многие собирались за город. Тогда дач не было у людей, а в воскресенье все ехали за город с вещами, с гамаками. Вся толпа, двигавшаяся в сторону Колхозной площади, остановилась слушать Молотова. Сначала было полнейшее молчание. Буквально можно было услышать, как муха летит. И вдруг женский крик: „Какие мы идиоты, какие дураки! Что мы немцам только не перли! Я сама живу около вокзала, там же эшелон за эшелоном зерно шло в Германию. Мы их и одели, и обули, и накормили. Какие дураки, кого мы кормили…“ — заплакала.

Когда я пришел в свой двор, там тоже плакали многие женщины, потому что у всех их были сыновья или призывного возраста, или уже в армии. Однако уже к вечеру жизнь продолжалась, как будто ничего не произошло. Даже некоторые за город поехали, но большинство осталось дома. В нашем дворе совсем неожиданно появились незнакомые молодые люди и стали нам говорить, что надо немедленно выкопать земляное защитное сооружение. Но они это объясняли не тем, что бомбежка будет. (Да и мы сами не могли представить, что бомбежка может быть, ведь Смоленск казался таким далеким от фронта.) Незнакомцы сказали просто, что возможны налеты немецких самолетов. Нашим придется по ним стрелять. И от наших же зенитных снарядов осколки могут поразить мирных жителей города. Чтобы этого не произошло, нам надо было выкопать окоп типа блиндажа. Молодые люди объясняли, как это сделать. Но скажу по секрету, когда через два с половиной года я попал в армию и нас начали учить, как надо копать окопы, я вспомнил траншею в нашем дворе и пришел к выводу, что она была годна только для братской могилы, больше не для чего.

Однако здесь я уже забегаю вперед. А пока было еще мирное для нас 22 июня. И только на следующий день немецкие самолеты стали летать над Смоленском…»

Вспоминает А. А. Максименко:

«Войну я встретил в Куйбышеве на пути к месту службы. Поезд остановился. Я вышел на перрон, взял кружку пива, смотрю, у громговорителя собрался народ, слушают: „Война!“ Женщины крестятся. Я не допил кружку пива, быстрее в поезд, чтобы не прозевать. Вроде того: „Там война, а ты тут пиво пьешь“. Сел в вагон, а в нем разговор уже только о войне: „Как же так?! У нас же с немцами договор о дружбе?! Почему они начали?!“ Кто постарше говорит: „Они-то, конечно, обещали, но посмотрите — они же уже захватили пол-Европы, а теперь очередь дошла до нас. Там были буржуазные государства, они их оккупировали, а у нас коммунистический режим — тем более им как кость в горле. Теперь нам с ними будет трудно бороться“. Понимание, что произошло что-то страшное, было, но в то время, будучи 18-летним, я не сумел оценить всю трагедию и сложность ситуации».

Первый день войны, несмотря на то что он запомнился лучше многих других моментов боевых действий, не был точкой ветвления, способной резко изменить ход событий. Принятые в этот день решения уже не могли радикально изменить обстановку. Своевременный вывод 6-й и 42-й стрелковых дивизий из Брестской крепости мог бы сохранить их как боевые единицы еще какое-то время. Однако предполагать, что они смогли бы остановить натиск 2-й танковой группы, просто наивно. Поворотная точка была пройдена еще до войны, когда был упущен шанс своевременно начать развертывание Красной Армии к западным границам. После прохождения точки, начав развертывание в которой можно было бы его завершить к 22 июня, разгром армий прикрытия становился неизбежностью.

Вследствие упреждения в развертывании советское командование могло противопоставить трем немецким группам армий только разреженное построение армий прикрытия. Без того неплотная линия обороны собственно на границе была представлена отдельными полками и батальонами и УРовскими частями. Наилучшим определением для советских частей на границе является слова «завеса».

Группировка советских войск соответствовала, пожалуй, только одной задаче — защите от мелких пограничных инцидентов. Отдельные полки и батальоны, стоявшие на границе, могли предотвратить вылазки банд, небольших групп противника, но никоим образом не главных сил вторжения.

22 июня отнюдь не был самым кровавым днем в истории войны. Было бы ошибкой считать, что добившиеся стратегической внезапности нападения немцы сразу же уничтожили крупные силы Красной армии. В первый день войны еще не произошло крупных окружений. Самоубийственные прорывы отчаявшихся людей через немецкие заслоны были еще впереди. 22 июня был еще только заложен фундамент будущих катастроф.

Оценивая первый день войны, необходимо отметить, что большая часть войск советских западных округов в боях не участвовала. В силу недоразвернутости Красной Армии она оказалась в нескольких оперативно не связанных эшелонах. Вследствие этого противостоять противнику 22 июня могли достаточно скромные силы. Остальные дивизии и полки провели самый длинный день 1941 г. в маршах. Многочисленные советские танковые войска в боевых действиях 22 июня также участия практически не принимали. С наступающими немецкими соединениями сошлись в первом танковом бою войны только подразделения 5-й танковой дивизии. Опосредованно, подвергшись удару с воздуха и артиллерийскому обстрелу, приняли участие в боевых действиях еще несколько танковых дивизий Красной Армии. Основные силы механизированных корпусов приграничных округов 22 июня двигались в маршевых колоннах. Им предстояло вступить в бой на второй-третий день войны.