У Аме, разумеется, нашлось бы, что ей возразить, но в этот момент пронзительные вопли младенца, доносившиеся до них из мансарды, стали столь угрожающе громкими, что его мать уже просто не могла не замечать их.

Быстро взобравшись по приставной лестнице наверх, женщина продемонстрировала навык человека, которому стал вполне привычен подъем столь необычным способом; наверху она скрылась в темноте.

Оглядевшись вокруг себя с замирающим сердцем, Аме обнаружила, что уже наступило утро. На улице рассвело, и через грязные окна с треснутыми стеклами в комнату еле-еле проникал дневной свет; и теперь девушка убедилась в том, что при таком освещении эта комната выглядит еще более отвратительно, чем при свече.

Все стены были в трещинах, во многих местах покрыты слоем плесени из-за сырости. Потолок стал черным от копоти, а потолочные балки трещали и опасно прогибались, когда женщина ходила наверху. В общем, это была настоящая лачуга, каких девушка еще не видела ни разу в жизни; воздух внутри комнаты наполнял настолько сильный запах пыли и гниения, что можно было задохнуться.

Сидя на полу, закованная в цепи, с помощью которых Франсуа превратил ее в тюремную узницу, девушка вдруг заметила крысу, которая бежала в этот момент из угла комнаты к столу, надеясь, по-видимому, отыскать там хлебные крошки. Аме тихо вскрикнула, и та в ту же секунду юркнула в нору возле камина. Женщина услышала, как девушка вскрикнула, и в то же мгновение спустилась вниз, держа ребенка на руках.

— Тебе совершенно бесполезно кричать и звать на помощь, потому что все равно никто сюда не явится, а если ты будешь продолжать шуметь и кричать, то Франсуа, когда вернется домой, завяжет тебе рот.

— Я вовсе не собиралась кричать или звать на помощь, — возразила ей девушка. — Просто меня напугала крыса. Она выскочила из норы, вон оттуда.

И девушка указала место, откуда появилась крыса.

— Ну, насчет крыс можешь не беспокоиться, — ответила женщина. — Они тут бегают чуть ли не стаями повсюду. А как-то вечером одна из них даже укусила маленького Жана, когда тот лежал неподалеку от камина. Мне кажется, может быть, даже из-за этого он и заболел.

Говоря все это, женщина качала своего ребенка на руках, и тут, впервые за все время, лицо ее смягчилось.

Насколько Аме могла видеть, Жан был некрасивым ребенком, кожа имела восковой оттенок, а лицо было сморщенными неестественно худым, словно у старика.

— Как долго он болеет? — спросила Аме.

— Да уже около четырех дней, — ответила женщина. — Я никак не могу достать еды для него. И ему остается только плакать.

— А сколько ему сейчас?

— В прошлом месяце исполнился год, — ответила Рене.

Для своего возраста мальчик казался слишком маленьким. Аме была способна понять это. В свое время, живя в обители, она помогала ухаживать за ребятишками в больнице при монастыре и хорошо помнила, что большинство детей в возрасте около года выглядели гораздо крупнее, чем маленький Жан. Малыш продолжал жалобно хныкать.

— Мне кажется, что он плачет из-за того, что голоден, — высказала предположение его мать. — Мне следовало бы сходить и купить ему хоть немножко молока, но как же я могу выйти из дома, если должна торчать тут и следить за вами?

Она налила в стакан немного вина из бутылки, смочила в нем кусочек черствого хлеба, после чего запихнула этот хлеб в рот младенцу. Тот поперхнулся и выплюнул кусок, после чего вновь заплакал, но уже гораздо громче, чем прежде.

— А вы дайте его мне подержать, — предложила женщине девушка. — Я могла бы покачать его на руках, пока вы будете ходить за молоком.

— Как же, как же! Нашли дуру поверить вашим сказкам; да стоит мне только выйти за порог этой комнаты, как вы тут же сбежите, а я после этого получу хорошенький нагоняй от Франсуа, когда он вернется домой.

— Да как же я могу убежать отсюда? — удивилась девушка. — Вы же видите, на мне — кандалы, а ключ от замка ваш муж забрал с собой. А кроме того, если вы действительно хотите достать молока для своего ребенка, я могу дать вам честное слово, что не сделаю ни единой попытки, чтобы сбежать отсюда или привлечь криками чье-либо внимание до тех пор, пока вы не купите все, что нужно, и не вернетесь назад.

Женщина окинула ее подозрительным взглядом, и, по-видимому, что-то в словах, в выражении глаз девушки убедило Рене, что ей нечего опасаться, она может поверить этой аристократке, как бы она ее ни презирала.

— Ну ладно, хорошо, — нелюбезно согласилась женщина, — но знайте, если вы попытаетесь сбежать, Франсуа непременно убьет вас, когда поймает вновь, а он поймает, можете не сомневаться.

— Я уже дала вам честное слово, — проговорила Аме, — и буду сидеть тут тихо до тех пор, пока вы не вернетесь домой. Если хотите, можете оставить маленького Жана рядом со мной, только подвиньте колыбельку поближе.

Рене опустила младенца в колыбель. Она была сделана из грубо отесанных досок, установлена на качалку и служила вполне сносной кроваткой для малыша, но одеяльца, находящиеся внутри колыбели, никогда не стирались. Лежа на этих подстилках, которые насквозь промокли и испускали жуткое зловоние, ребенок, конечно же, все время плакал — в этом не было ничего удивительного. Однако его мать, не обращая ни малейшего внимания на протесты малыша, потащила колыбель через всю комнату и поставила ее рядом с Аме.

— Можете покачать его, если захотите, — снисходительно предложила она девушке. — На руки его лучше не берите, потому что он все равно не пойдет к вам.

Девушка покорно протянула руку и начала качать колыбельку с ребенком. Рене покрыла голову темной шалью.

— Я скоро, — пообещала она. — Пожалуй, мне лучше запереть дверь, чтобы вы даже и не пытались выкинуть какой-нибудь номер и сбежать отсюда.

И прежде чем Аме успела что-либо ответить женщине, та со стуком захлопнула за собой входную дверь, однако звука от поворота ключа в замке слышно не было, только постепенно затихающий звук шагов. Аме решила, что дверь осталась незапертой.

Ребенок продолжал плакать. Выждав несколько минут, девушка взяла малыша на руки и, завернув его в порядком изорванное одеяло, начала качать. Маленький Жан был очень легким, просто кожа да кости. У малыша был вид маленького старичка-китайца с его желтой, цвета воска, кожей, редкими волосами на голове и морщинками, вызванными постоянным недоеданием, из-за чего кожа не обтягивала плоть, а свободно свисала с костей. Беспомощность этого дитя, его с синими венами ручки, которыми он беспорядочно болтал в воздухе, — все это вызвало в Аме сострадание к нему: «Бедный ребенок, — подумала она, — его родители — нечистоплотные и малообразованные простолюдины».

Ему следовало принимать жизнь такой, как она есть.

Можно не сомневаться, что он найдет ее очень трудной, если ему удастся пережить свое младенчество. Качая этого малыша у своей груди, девушка вновь вернулась мыслями в свой монастырь с его длинными коридорами, чистыми и благоуханными; полы были отполированы так тщательно, что в них можно было смотреться как в зеркало. Пища в монастыре подавалась простая, домашнего приготовления, всегда была очень вкусна; и тут Аме вспомнила, как, будучи еще ребенком, с удовольствием ела монастырскую еду, так как всегда имела отменный аппетит. Может быть, поэтому у нее всегда был хороший и здоровый вид.