Фон Димшиц был недоволен — его подруга поставила себя в неловкое положение. По-русски сие называется — рвение не по разуму. А кавалер Андре хохотал совершенно беззаботно — ни обиды, ни злорадства, ни ревности не было в этом смехе; счастливый хохот зрителя, как в Молиеровом «Амфитрионе», когда начинается путаница с двойниками.

Маликульмульк оглядел еще раз игроцкую компанию — аристократический смех Мея; белозубая пасть до ушей, которая на мгновение затмила всю очаровательность физиономии кавалера; сдвинутые бровки возмущенной Эмилии (на лбу обозначились складки точь-в-точь как у мопса); лицо Мартышки — тонкая улыбка, хитрый прищур. Чтобы увидеть это лицо, ему пришлось повернуться всем телом, и он встретил взгляд этой диковинной женщины.

Ему редко приходилось смотреть прямо в глаза дамам — разве что в голицынской гостиной, когда княгиня затевала там светскую жизнь. Но что это были за дамы? Так, приятельницы, неспособные вызвать мало-мальски значительное волнение в крови. Да и у кого — у Косолапого Жанно, который оживлялся лишь при виде накрытого стола? Даже не собеседницы, а так, свита княгини, терпеть которую — одна из статей негласного договора.

Но у этой и взгляд был — как коготок. Царапнул и исчез, еще куда-то перескочил.

Мысль, порожденная этим взглядом, словно бы не в голове Маликульмулька образовалась: да сколько же у нее, у Мартышки, было мужчин?

Десять лет назад философ вовсю насмехался над престарелыми кокетками и их жадными до денег любовниками. В идеальном мире, который образовался бы, если бы некая сила воплотила в жизнь Маликульмульковы протесты и отрицания, женщина имела бы право на нежные чувства в возрасте не старше двадцати лет. И то — те нежные чувства, которые могут быть выражены в присутствии родственников и при свете дня.

А сейчас, извольте радоваться! Смущен взором престарелой — седой! — кокетки. Смущен тем, что должно вызывать отвращение. Да и будь она молода — так ведь некрасива. Двадцать лет назад рот ее не был меньше, разве что она умела держать соблазнительную полуулыбку уголками вверх, а теперь такими гримасами себя не обременяет. Теперь она — воистину Мартышка, физиономия которой постоянно меняется.

— В мои годы кавалеры засиживаются со мной вечером не ради моих прелестей, а чтобы пожаловаться на жизнь, — сказала наконец Мартышка, и это адресовалось Маликульмульку. — Дивов любил свою жену и много мне про нее рассказывал. Конечно, эта госпожа не поверит. Она убеждена, что женщина, оставшись наедине с мужчиной, тут же на него набрасывается… может быть, по собственному опыту?..

— Разве может мой опыт по части мужчин сравниться с вашим? — кое-как взяв себя в руки, парировала Эмилия.

— Ну конечно, ведь вы незамужняя девица. Так вот, господин Крылов, — продолжала графиня де Гаше. — Этот несчастный угрожал, что в случае проигрыша застрелится, и показывал мне пистолет, который таскал с собой. Я его отговаривала, даже пыталась отнять пистолет. Господин Мей действительно уже не хотел больше играть с Дивовым, но не из милосердия — просто он портил игру. В «Иерусалим» приезжали поиграть почтенные господа, и каково им было бы видеть безумца, который слоняется вокруг карточного стола с пистолетом?

— Это верно, — подтвердил Мей. — У нас, вообразите себе, тоже есть репутация. Если бы в Риге стало известно, что человек, игравший с нами, застрелился, это отпугнуло бы решительно всех. Вот почему, когда Дивов покончил с собой, мы решили скрыть это.

— И где же тело?

— В пруду. Госпожа графиня зашла вместе с ним туда, где в пруд впадает речка, это на самом краю Алтоны. Там это и произошло. Я сам слышал выстрел. Я как раз стоял на берегу и разговаривал с мальчиком-рыболовом.

— Я побежала в «Иерусалим», а Андре остался на берегу вместе со слугой Дивова. По дороге я встретила господина Мея, и мы вместе решили, что от тела нужно избавиться. Пусть люди думают, будто он не желал платить карточных долгов и убежал, — сказала Мартышка. — Убежал вместе со своим слугой. Мы даже совершили благородный поступок, да!

— У Эмилии был вексель, выданный Дивовым. Мы отправили его старому Дивову с припиской, что не желаем воспользоваться его бедственным состоянием, — разъяснил Мей. — По-моему, это действительно благородно. И сообщили также, что Дивов, поняв свое положение, покинул Ригу в неизвестном направлении, — так, чтобы родные его не искали.

«Да, после того, как Дивов проиграл вам все свое имущество и вынужден был заложить дом, это на редкость благородно», — подумал Маликульмульк.

Впрочем, для тех, кто кормится картами, такой поступок — великая редкость.

— Так вот, вернемся к госпоже графине. Мы считаем, что она могла удержать бедного Дивова от самоубийства, — сказал Мей. — Она имела на него особое влияние. Эмилия, помолчите, ради Бога, амуры тут ни при чем. Сейчас я вижу, что мы напрасно сжалились над ней. Если бы госпожа графиня попала в управу благочиния и должна была бы объяснять полицейским, как погиб Дивов, это бы… хм, скажем так: это бы нас от нее избавило. Да, нам бы пришлось покинуть «Иерусалим», временно отказаться от светского образа жизни, но потом мы восстановили бы прежние знакомства, завели новые… И не дошло бы до отравления!

— Значит, свидетелями самоубийства были трое? Госпожа де Гаше, господин фон Гомберг и слуга покойного? — уточнил Маликульмульк.

— Именно так, — подтвердил Мей и застыл с приветливой полуулыбкой, в красивой позе, хоть сейчас в Версаль.

Маликульмульк посмотрел на игрока с некоторой завистью — тот был вышколен превосходно и умел говорить про убийство с такой небрежной элегантностью, словно бы речь шла о перемене погоды. Нетрудно было вообразить, как он умеет сразу вызвать симпатию у намеченного в жертвы простака.

— Господин Крылов, из этих троих свидетелей господин фон Гомберг уже не на моей стороне. Видите — он исполнил просьбу Мея и привез меня сюда насильно, выманив из дома, где я… где меня…

— А слуга господина Дивова?

— Слуга сбежал, — ответил Андре. — Он крепостной, а все крепостные только и думают, как бы сбежать. Скорее всего, он в порту уговорился с матросами, и я не удивлюсь, если он уже в Америке. Что касается меня, то я… я не совсем свидетель. Если дойдет до беседы с полицейскими сыщиками, я скажу то, что было на самом деле: мы пошли к дальнему концу пруда втроем в сопровождении этого дивовского слуги. Дивов был недоволен моим присутствием, он хотел говорить с госпожой графиней наедине, и я отстал. Я даже ненадолго потерял их из виду, и вдруг услышал крик госпожи графини и сразу за этим криком прозвучал выстрел.

— Теперь вам ясно? — спросила Мартышка. — Все против меня! О том, что у меня не было ни малейшей причины убивать бедного молодого человека, никто не говорит! О том, что не было причины подсыпать яд фон Бохуму, тоже молчат! А у господина Мея такая причина была! Вы спросите этих господ, куда делись деньги, которые выиграл у них фон Бохум?

— И куда же делись эти деньги? — послушно повторил Маликульмульк.

— Об этом лучше спросить госпожу графиню, — первой сказала Эмилия. — Это же она отпаивала умирающего каким-то снадобьем и оставалась с ним наедине. Хотела бы я знать, что было в той кружке!