Ивакин, не объяснив дела полкам, вывел их на улицу и отправился на вокзал арестовывать командующего 2-й армией генерала Войцеховского. Оцепили его поезд и готовились произвести самый арест, но в это время к станции подошел, узнавши о беспорядках, полк 5-й польской дивизии под командой ее начальника полковника Румши и предъявил требование прекратить эту авантюру, под угрозой открытия огня. Тогда Ивакин положил оружие, сдался. Офицеры и солдаты его полков, как оказалось, действительно не знали, на какое дело их ведет Ивакин; большинство из них думало, что он действует по приказу верховного правителя. Полковник Ивакин был арестован и предан военно-полевому суду.

На станции Тайга шли почти всю ночь переговоры из-за этого инцидента. Генералом Пепеляевым была выдвинута снова угроза бунта его армии, если Ивакин не будет освобожден, причем весь этот новониколаевский случай выставлялся им как самочинное действие войск. Через день полковник Ивакин пытался бежать из-под караула и был убит часовым. Ни одна часть 1-й Сибирской армии и не подумала выступать.

Адмирал Колчак обратился по прямому проводу к генералу Дитерихсу с предложением снова принять пост главнокомандующего. Ночью же верховный правитель передал мне, что Дитерихс поставил какие-то невозможные условия, почему он не находит допустимым дальнейшие разговоры с ним.

Затем той же ночью эшелоны верховного правителя были переведены на следующую станцию, чтобы не загромождать, как было сказано, путей станции Тайга. Наутро был назначен отход и моего поезда.

9 декабря (по старому стилю 26 ноября), как раз в праздник ордена Святого великомученика Георгия, который императорская Россия привыкла так чтить и отмечать в этот день славу своей армии, я был арестован Пепеляевыми на станции Тайга. Дело произошло так. Утром я приказал двигать поезд на следующую станцию, чтобы там выяснить окончательно все вопросы, потому что оставлять дальше армию в таком неопределенном состоянии было бы преступно. Мне доложили, что расчищают пути, отчего и произошла задержка, но что в 9 часов поезд отправится. Вместо этого около 9 часов утра ко мне в вагон вошел мой адъютант поручик Юхновский и доложил, что генерал Пепеляев просит разрешения прийти ко мне. Я передал, что буду ожидать 15 минут.

А через 10 минут были приведены егеря 1-й Сибирской армии, и мой поезд оказался окруженным густой цепью пепеляевских солдат с пулеметами, полк стоял в резерве у станции, там же выкатили на позицию батарею. Егеря моего конвоя и казаки, которых всех вместе в поезде было около полутораста человек, приготовились встретить пепеляевцев ручными гранатами и огнем, но комендант поезда лично предупредил новое кровопролитие, которое было бы очень тяжело по своим последствиям для армии и сыграло бы только на руку врагам России.

В вагон, где я находился, вошли три ближайших к Пепеляеву офицера, всклокоченные фигуры, так похожие на героев Февральской революции, с вытащенными револьверами, и один из них, насколько помню, полковник Жданов, заявил, что по приказанию премьер-министра Пепеляева я арестован.

– Прежде всего потрудитесь спрятать револьверы, так как ни бежать, ни вести с вами боя я не собираюсь.

Пепеляевские офицеры выполнили приказание, молча и несколько удивленно переглядываясь между собою.

– А теперь я сам пойду разговаривать с премьер-министром в сопровождении моего помощника генерала Иванова-Ринова и адъютанта. Вы можете также идти, если хотите, сзади.

Когда я вышел из вагона, чтобы объясниться с министром, и проходил мимо оригинальной воинской охраны, арестовывавшей своего главнокомандующего, то все солдаты и офицеры вытягивались и брали под козырек. Отмечаю этот факт, как доказывающий, что воинские части здесь были просто игрушкой в руках политиканствующего генерала и его брата-министра, а последние выполняли волю скрытого центра. Для меня было ясно уже и тогда, что я арестован по приказу эсеров.

Оба брата Пепеляевы сидели мрачно в грязном салон-вагоне командующего 1-й Сибирской армией, на столе, без скатерти, валялись окурки, был разлит чай, рассыпаны огрызки хлеба и ветчины; генерал сидел, развалясь, без пояса, в рубахе с расстегнутым воротом, и также с взлохмаченной шевелюрой. И грязь, и небрежность в одежде и позе – все было декорацией для большей демократичности.

Объяснение носило полукомический характер. Министр заявил мне, что для блага дела он решил меня арестовать, чтобы отделить от верховного правителя, – «За то, что вы имеете на него большое влияние», – докончил он; брат его, командующий армией, откровенно признался, что я виноват в оскорблении 1-й Сибирской армии, которую считал хуже других.

– А кроме того, ваше превосходительство, вы хороший и храбрый генерал, это все признают, но вы стоите за старый режим и… очень строгий. Нам такого не надо, – добавил этот парень-генерал.

– Кому это – нам?

– Да вот офицерам… А впрочем, больше толковать нечего, – грубо басил он дальше, – арест уже сделан.

– Да. Сила на вашей стороне, но вы поймите, что совершаете преступление, арестовывая главнокомандующего, оставляя армию без управления.

– Вы уже не главнокомандующий. Адмирал согласился просить еще раз генерала Дитерихса, а временно приедет и вступит в должность генерал Каппель.

Сначала Пепеляевы хотели везти меня в Томск, в свою штаб-квартиру, но потом оставили на станции Тайга, под самым строгим наблюдением, которое продолжалось до самого приезда генерала Каппеля, до вечера следующего дня.

Для него все происшедшее явилось полной неожиданностью. Каппель начал сейчас же переговоры с Пепеляевыми, затем по прямому проводу с верховным правителем, прилагая все усилия, чтобы разъяснить запутавшееся положение. Первая просьба генерала Каппеля к адмиралу Колчаку была – оставить все без ломки, по-прежнему: меня главнокомандующим, а ему вернуться на свой пост в 3-ю армию. Я просил настойчиво и определенно вернуть меня на чисто строевую должность к моим войскам, также в 3-ю армию. Адмирал в это время был уже в Красноярске, откуда, за расстоянием, все переговоры сильно затруднялись и заняли несколько дней. А в это время – армия оставалась без управления, у заговорщиков оказались развязанными руки, и эсеровский план взрыва в тылу, сорванный было нами вовремя, стал снова проводиться ими в жизнь.

Как скоро стало известно, верховный правитель пошел на уступки братьям Пепеляевым и обратился к генералу Дитерихсу с предложением вступить снова в главнокомандование Восточным фронтом; и получил ответ по прямому проводу, что Дитерихс согласен на одном только условии, чтобы адмирал Колчак выехал немедленно из пределов Сибири за границу. Это вызвало страшное возмущение адмирала, да и Пепеляевы, сконфуженные таким афронтом, более не настаивали.

Но начатая ими по скрытой указке социалистов-революционеров гнусная интрига стала разворачиваться с быстротою и силой, остановить которые было уже невозможно.

В Красноярске стоял 1-й Сибирский корпус под командой генерала Зиневича, который все время действовал по директивам и приказам своего командующего, генерала А. Пепеляева. Зиневич, выждав время, когда пять литерных поездов адмирала проехали на восток, за Красноярск, оторвались от действующей армии, произвел предательское выступление. Он послал, как это повелось у социалистов с первых дней несчастия русского народа, революции, «всем, всем, всем» телеграмму с явным вызовом. Там Зиневич писал, что он, сам сын «рабочего и крестьянина» (тогда это осталось невыясненным, как этот почтенный деятель мог быть одновременно сыном двоих папаш), «понял, что адмирал Колчак и его правительство идут путем контрреволюции и черной реакции». Поэтому Зиневич обращается к «гражданской совести» адмирала Колчака, «убеждает его отказаться от власти и передать ее народным избранникам – членам Учредительного собрания и самоуправлений городских и земских» (нового послереволюционного выбора, то есть тем же эсерам).