— А Хлестов хоть что-то сказал в свое оправдание? — спросил Кравчинский.

— Ничего он не сказал, — ответил Рябушкин. — Извинился за опоздание. Якобы попал в пробку. Да никто его ни о чем и не спрашивал. Как-то никому в голову не пришло упрекнуть человека за то, что он не помер или помер не совсем. Совещание, естественно, прошло скомкано. Можно сказать, что оно вообще не состоялось. А тут еще эти журналисты… Словом, прокурора Лютикова я таким еще не видел. Человек буквально с лица спал за каких-то три с небольшим часа. Он ведь всех убитых собственными глазами видел. Конечно, основные претензии судмедэкспертам, констатировавшим смерть, но никому ведь от этого не легче. Сейчас Лютиков пытается допрашивать Синцова. Но у младшего сержанта, по-моему, все в голове перемешалось. Шутка сказать, человек за какие-то сутки дважды был убит и дважды воскрес. Тут у кого угодно крыша поедет. Впрочем, Синцов считает, что просто переутомился.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — облегченно вздохнул Кравчинский.

— Я-то как раз думаю, что все еще только начинается, — не согласился с поэтом следователь прокуратуры. — Лютиков от меня потребовал найти и наказать виновных. Понять человека можно. Он ведь оказался в весьма странном положении. Чего доброго, и в мэрии и в областной администрации решат, что у прокурора с головой не все в порядке.

— А про оракула вы ему не пробовали намекать? — поинтересовался Ярослав.

— Боюсь, что в этом случае вопрос встанет уже о моем психическом здоровье.

Очень даже возможный вариант развития событий. Ярослав прокуратуре, безусловно, сочувствовал, но в данном случае его волновал совсем другой вопрос. Кузнецову было непонятно, каким образом оракул распространил свое влияние и как это влияние будет сказываться на жизни мегаполиса. Все-таки одно дело село с населением в несколько сот душ, худо-бедно адаптировавшихся к странным выходкам Йо, и совсем другое — город, место, никак не приспособленное для причуд сбрендивших богов и компьютеров.

— Я думаю, что все дело в перстнях, — задумчиво проговорил Кравчинский. — Они, безусловно, связаны с компьютером. Возможно, это его глаза и уши. Ведь сам оракул находится в стационарном положении. А с помощью этих штуковин он может не только получать информацию, но и как-то воздействовать на ситуацию.

— Не лишено, — задумчиво произнес Рябушкин. — И как, по-вашему, Аполлон, развивались события?

— Все очень просто. Светлана, возвращаясь от оракула, решила заехать к мужу, дабы окончательно уладить все вопросы. А поскольку Петр Васильевич обладает на редкость вздорным и переменчивым характером, то она решает взять с собой своих «преображенцев», тех самых, что участвовали в налете на дворец императора. И тут произошла накладка. Среди сопровождающих «императрицу» лиц оказался и Ходулин со своим перстнем. И через этот перстень оракул получает информацию, что «император» жив. Происходит сбой в программе. И компьютер делает то, что он обязан сделать — исправляет ситуацию. Скорее всего, никакой стрельбы в особняке не было — эти люди просто попадали замертво с кровоточащими ранами на теле, перепугав Светлану и Ходулина. Позднее к компании присоединился и Синцов, посланный Кругловым к Петру Васильевичу.

— Ну а с Ивановым у нас что?

— Так ведь та же картина, Анатолий Сергеевич, перстень оказался в руках человека, который, по мнению компьютера, давно уже погиб. Причем он должен был умереть дважды, сначала как фон Дорн, а потом как Доренко Терентий Филиппович. Я думаю, что нам самое время сейчас наведаться к Аркадию Семеновичу и поговорить с ним по душам. Иванов наверняка знает об оракуле больше, чем говорит нам.

На лице Рябушкина появилось сомнение, видимо, он очень хорошо знал Аркадия Семеновича и не слишком верил в его откровенность. У Ярослава тоже были веские основания не доверять человеку, с которым он на протяжении последних дней имел дело неоднократно во всех его трех ипостасях. И всякий раз оказывалось, что Иванов-фон Дорн-Доренко на редкость неискренен в своих отношениях с людьми. Видимо, ему действительно было что скрывать. Этого налима следовало брать за жабры неожиданно, чтобы он в очередной раз не нырнул в глубину. После пережитого стресса, вызванного смертью и воскрешением, Иванов сейчас, надо полагать, находится в большом смятении. Этим его состоянием и следует воспользоваться, не дав ему прийти в себя.

Кравчинский план Ярослава одобрил сразу. Рябушкин выразил некоторые сомнения, морально-нравственного и юридического порядка, однако, принимая во внимание сложность ситуации, дал добро на проведение следственного эксперимента.

К сожалению, Иванова отважная троица дома не застала, но это, пожалуй, было и к лучшему, поскольку у Ярослава появилось время для того, чтобы освоиться в декорациях, среди которых ему предстояло сыграть очередной акт тянувшейся с незапамятных времен драмы.

— Мундирчик на тебе сидит прямо на загляденье, — одобрил внешний вид товарища Аполлон. — Вылитая контра. Слушай, может, погоны все-таки снять? Вряд ли Друбич в двадцать седьмом году щеголял в царских погонах.

— Я ведь к нему не из двадцать седьмого года прибыл, — возразил Ярослав, одергивая мундир, одолженный Кравчинским в костюмерной местного театра, — а прямиком от оракула. Будем считать, что этот Йо выдернул меня из Мазурских болот.

Следователь Рябушкин нервничал. Мало того, что он участвовал в не санкционированном начальством эксперименте, так ему еще пришлось ради этого проникнуть незаконным образом в чужое жилище. С другой стороны, как истинный профессионал, он не мог выпустить нити расследования запутанного дела из своих рук и передать бразды правления дилетантам. Впрочем, мучения и сомнения Рябушкина длились совсем недолго, ибо как раз в эту минуту на пороге особняка возник Аркадий Семенович Иванов. Едва незваные гости успели разлететься по местам, как хозяин уверенно прошел в холл. Впрочем, уверенность его очень быстро покинула, когда он увидел нацеленное на себя дуло револьвера. Револьвер не был, естественно, заряжен, но Аркадий Семенович этого знать не мог. Лицо Иванова побледнело и покрылось мелкими капельками пота. Ярослав его очень хорошо понимал: когда вам предлагают умереть в третий или четвертый раз, это не может вызвать энтузиазма даже в самой отчаянно храброй душе.

— Здравствуйте, фон Дорн, — негромко произнес Ярослав. — Узнали?

— В некотором роде, — хоть и не сразу, но все-таки ответил Иванов. — Как вы здесь оказались?

— Вы не о том спрашиваете, фон Дорн. Вы ведь знаете, зачем я пришел.

Иванов промолчал, но взгляд его невольно скользнул по правой руке, где на среднем пальце красовался перстень. Ярослав очень хорошо знал, что этот перстень Аркадий Семенович унаследовал от своего дедушки. Но его сейчас интересовало, как он к этому дедушке попал.

— Я не фон Дорн, — сказал Иванов дрогнувшим голосом.

— А это не имеет ровным счетом никакого значения. Откуда вы узнали о перстне?

— Из семейного предания. Потом случайно попал в дом Глинских, после Октябрьской катастрофы. Все ценное оттуда уже вынесли, но мне, — Иванов смутился, — точнее, не мне, а моему деду, хотя вам, наверное, все равно, удалось обнаружить в подвале дворца бумаги. Остатки архива Глинских. Среди них были старинные манускрипты. Один из них его особенно заинтересовал.