— Меня зовут Карака, я живу в этой деревне, — говорит он, показывая на хижины, — но я приехал из Мило. У меня было стадо баранов на равнине, трава там редкая, но хорошая. К несчастью, волки истребили почти всех животных, несмотря на собак, они и меня чуть не сожрали. Я и ушел оттуда… Говорят, что среди ваших спутников есть жонглеры? У себя в горах я тренировался, чтобы стать мимом. Могу продемонстрировать несколько номеров, а еще я показываю фокусы. Это всегда может пригодиться.

Монах из Монтодона, сопровождавший Эрменгарду, державшийся в стороне от этой суматошной свиты, сжалился над Каракой. Он представил себе повседневную жизнь этого не избалованного судьбой юноши, полного сил и энергии. Бернарт де Вентадорн, видя гнев Пейре, молчит.

Эрменгарда рассуждает про себя. Этот мальчик ей симпатичен, его история выглядит правдоподобной. Она никогда не отказывается дать шанс тем, кто в нем нуждается.

— Проедем некоторое время все вместе, — предлагает она Караке. — Мои друзья примут вас, если вы что-нибудь умеете.

— Ах, — говорит юноша, — если я вам могу помешать, то вернусь на свое плато. Но я покинул Ларзак, чтобы следовать за своей судьбой.

Пейре, любовник виконтессы, забеспокоился из-за этого парня, чувствуя, что виконтесса не равнодушна к шарму юноши. Он предупреждает жестом группу странствующих акробатов: либо они отправят этого смутьяна обратно в горы, либо будут сваливать на него все неприятности. Плохо, что он не может прервать разговор этого выскочки с Эрменгардой. А она, избегая убийственного взгляда Пейре, приказывает паковать вещи и дает сигнал к отъезду. Новичок ищет укрытия рядом с охраной, которая не выказывает своего расположения, но он очень боится, что с ним разделаются трубадуры. Молчание длится долго. Наконец Эрменгарда кричит, ни к кому не обращаясь:

— Ну ладно, приятели, вы что, забыли ваши улыбки и шутки в Нарбонне?

— Если бы я не сдерживался, — шепчет Пейре в сторону, — то отбил бы у нее охоту провоцировать и обращаться с нами насмешливо.

Он в отчаянии поднимает глаза к небу… и что же он там замечает? Над их головами кружится птица. Она порхает, затем бросается вниз прямо на них и спокойно садится на плечо Караки, новичка. Все удивлены. Этот голубь отыскал своего хозяина. Тот его радостно поглаживает.

— Это мой часовой. Он меня отыскал.

— Вы сокольничий? — спрашивает Эрменгарда.

— Я не люблю соколов, только голубей. Они умеют путешествовать.

— Вы его дрессировали?

— Просто вырастил, но он не смог вынести моего отъезда. Если пожелаете, я могу его прогнать. А затем уйти сам, — добавляет он, — я чувствую, что не ко двору.

— Ничего подобного вы не сделаете, — резко заявляет Эрменгарда. — У вас есть дар, который может быть для нас бесценным. Оставайтесь, молодой человек, и добро пожаловать вместе с вашим голубем.

Пейре хотелось задушить и голубя, и дрессировщика. Бернарт шепчет ему на ухо:

— Я знаю, это трудно, но твоя дама думает о своем виконтстве. Она военачальник, не забывай этого. Когда встретимся с Алиенорой, я попрошу ее подарить мне несколько голубей, которых мы попросим обучить. В этой стране голубятен очень много. Мы оставим Караку, он будет отсылать письма в Аквитанию, и мы найдем в Кастилии любителей голубей, более знающих, чем этот маленький пастух. Эрменгарда будет удовлетворена.

«Лишь один Папа может похвастаться, что в его окружении столько архиепископов, епископов и кардиналов, сколько у меня, — подумала Алиенора в это жаркое утро 11 июня 1170 года в седловине Сомпорта. — Если бы Эрменгарда была здесь. Лишь бы с ней ничего не случилось. Она рассмешила бы меня в этой ситуации». По правде говоря, королева думает о своем Бернарте, о Пейре Рожье, о трубадурах, представляет, как они заполнят всю седловину Сомпорта в тот момент, когда все церковники соберутся, чтобы посетить странноприимный дом приорства Санта-Кристина, один из трех самых крупных приютов наравне с Мон-Жо[158]и Иерусалимским. Что скажут прелаты, увидев эскорт Эрменгарды? Она должна была бы предвидеть эту встречу. Ничто не должно нарушать этикет, ход религиозных церемоний. Церковь организует свадьбу двух царственных детей, инфанта Кастилии Альфонса VIII, которому едва исполнилось пятнадцать лет, и маленькой, девятилетней Алиеноры… У королевы нет больше времени предаваться размышлениям. Ее увлекают за собой прелаты, волна странников и верующих, которые спешат попасть на мессу и получить благословение. Юная Алиенора не расстается с матерью, как прежде ее сестра Матильда, но она совсем не такая робкая. Принцесса делает реверансы и преклоняет колени перед церковными сановниками.

Архиепископ Бордо Бертран де Монто улыбается ей самой лучезарной улыбкой. Он не спускает глаз с аквитанской семьи, заботится об Алиеноре и ее дочери. Рядом с ним почтительно склонился Иоанн Беллесмен, уважающий епископскую иерархию; они разговаривают о Ричарде, ставшем его заботами будущим герцогом Аквитанским в Лиможском соборе Святого Марциала в присутствии Алиеноры. Ричард, который сопровождал посольство некоторую часть пути, вернулся в Пуатье, предоставив графам и виконтам[159]заботу присматривать за своей матерью и сестрой. Он был рад снова получить свободу, укрепить автономию в своем дорогом городе, где его ожидает Гийом де Танкарвиль, доверенное лицо отца. С самого отъезда Ричарда Иоанн де Беллесмен не устает его хвалить. Алиенора подходит к своему дяде и сенешалю Раулю де Фейе, барону, растратившему церковное добро, но большому защитнику своей племянницы, которую он обожает.

Прелаты его игнорируют, однако Рауль де Фейе и в ус не дует. Барон надеется победить Плантагенета, воспользовавшись непопулярностью последнего. Он желает поддержать свою племянницу против Генриха. Он ненавидит короля до такой степени, что поддерживает Томаса Беккета, который мог бы осудить барона более сурово, чем это сделал бы король. В чем Рауль упрекал Плантагенета? В том, что его власть стала совсем невыносимой. Бретонские сеньоры противятся любому сюзерену, к ним примыкают и анжевенские: Робер де Сабле, Жоффруа де Лаварден, Филипп Шартрский, Жоффруа и Рауль де Лаэ. Генрих II предал Алиенору. Раулю очень хочется отомстить за свою племянницу. Если бы он мог уничтожить Розамонду Клиффорд, то сделал бы это. Но Генрих приказал очень тщательно охранять любовницу. Она только что родила второго сына, и король любит повсюду повторять, что незаконные сыновья ему милее законных.