* * *

Есть две гипотезы: одни считают Камиллу клинической сумасшедшей, а ее всевозрастающую ненависть к Родену — патологическим симптомом; другие видят в ней жертву маниакального невроза, искажающего и преувеличивающего наблюдения и умозаключения здравого рассудка.

Как ни странно, в определенной степени правы и те, и другие. Хотя те, кто виделся и имел дело с Камиллой в то время, в частности галерист Эжен Бло и критик Анри Асслен, не берутся однозначно определить ее состояние как настоящее сумасшествие. Последний, в частности, отмечал:

«Камилла любила показываться в весьма экстравагантных нарядах и особенно любила головные уборы из разноцветных перьев и лент. Это потому, что этой гениальной художнице была свойственна некоторая чрезмерность, что-то неистребимо детское».

Была я счастлива, была прекрасней всех, но вдруг

Как зеркало разбилось все как если б день единый возвестил,

Что умерло среди слепых воспоминанье.

(Поль Клодель. «Золотая голова»)

Но чего стоит мнение друзей, общавшихся с ней эпизодически, против показаний соседей и медиков? И все же, прежде чем описывать патологию, попробуем разобраться в ее причинах.

Почему в голове Камиллы засела мысль о «роденовском заговоре»? Ведь не может быть и речи о фактическом воровстве или хотя бы явном плагиате со стороны великого скульптора. Истина, как всегда, намного сложнее, и она ничуть не страдает от того, что кто-то ее не признает.

Рэн-Мари Пари пишет:

«Навязчивая идея кражи и плагиата — это искаженная психозом версия подсознательного убеждения: она отдала Родену часть своего таланта, и уже ничего нельзя забрать обратно. Все исследователи творчества Родена знают: новый стиль открылся у него в 80-е годы — именно тогда, когда в жизни его появилась эта девушка».

Ей в то время не исполнилось и двадцати, Родену же было за сорок. Сам по себе он продолжал бы двигаться вперед, в сторону обожаемого им Микеланджело, а тут вдруг совершенно внезапно в нем стало зарождаться нечто новое, и это новое после разрыва с Камиллой словно ушло в песок.

Такая взаимосвязь между страстью и творчеством у двух любовников одной профессии, работающих вместе, в одной мастерской и над одним сюжетом, подводит нас к выводу: без малого пятнадцать лет Камилла была музой и правой рукой Родена. Знаменитая роденовская фраза: «Я показал ей, где искать золото, но золото, которое она находит, принадлежит ей», в этом свете приобретает странное и символическое звучание: трудно удержаться и не перефразировать: «Золото, которое она находит, принадлежит мне».

Этот симбиоз — безусловно, единственный в своем роде в истории искусств — породил творения-гибриды. Говорят, что Камилла работала «под Родена», но точно так же какая-то часть ее творчества эхом проходит по произведениям Родена. Они вместе работали над «Вратами ада», и вплоть до 1913 года Камилла могла видеть на выставках и у коллекционеров пусть измененные, пусть увеличенные, но все те же фигуры, в работе над которыми она участвовала, замысел которых принадлежал ей или зародился благодаря ей.

От этой мысли Камилла в буквальном смысле сходила с ума. Она писала:

«Всякий раз, как я пускаю в обращение новую модель, на ней накручивают миллионы — литейщики, формовщики, художники и торговцы, а мне […] нуль плюс нуль равняется нулю. В прошлом году мой сосед господин Пикар (приятель Родена), брат инспектора полиции, проник ко мне, подделав ключ, у стены стояла моя „Женщина в желтом“. После чего он сделал несколько „Женщин в желтом“ в человеческий рост, в точности похожих на мою, и выставил их. С тех пор они все делают „Женщин в желтом“, а когда я захочу выставить свою, они объединятся и добьются запрета. Другой раз служанка дала мне в кофе наркотик, от которого я проспала беспробудно двенадцать часов. Тем временем эта женщина пробралась в мою туалетную и взяла „Женщину с крестом“. Результат — три „Женщины с крестом“».

В этой связи возникает еще один вопрос: а не странно ли, что так мало сохранилось вещей, на которых Камилла ставила свою подпись в пору работы с Роденом? Их можно пересчитать по пальцам, а между тем все очевидцы описывают, как она трудилась не покладая рук, и не над ученическими этюдами, обреченными на слом, но над серьезными произведениями. Куда же шли все плоды дней, месяцев, годов напряженной работы, как не к Родену? Но тогда ей не было до этого дела: как настоящая любящая женщина, она готова была отдать ему все — не только свою жизнь, но и свое искусство. Теперь, когда взаимообмен прервался, когда привязанность стала обращаться в ненависть, ее стала приводить в глубочайшее отчаяние уверенность в том, что у нее украли жизненную энергию, сам смысл ее существования.

А посему совсем не случайно она так болезненно воспринимала определение «ученица Родена», тогда как писалось это в похвалу. В 1902 году, например, Камилла отказалась от предложения выставиться в Праге. Она просто не хотела, чтобы ее работы экспонировались рядом с роденовскими. Тем более что, как пишет А. А. Монастырская, она уже знала, что у нее за спиной мэтр «постоянно унижал ее, скептически отзываясь о таланте своей ученицы». Устроителям выставки она сообщила:

«Конечно, в Праге, если я соглашусь выставиться бок о бок с месье Роденом, чтобы он мог, как ему того хотелось бы, изображать моего покровителя, давая понять, что мои работы всем обязаны его наставлениям, я имела бы некоторые шансы на успех, который, исходя от него, к нему бы и вернулся. Но я не в настроении и дальше позволять делать из меня посмешище этому мошеннику, этому двуличному человеку (всеобщему нашему учителю, как он утверждает), для него наипервейшее удовольствие издеваться над людьми».

Рэн-Мари Пари делает заключение, с которым трудно не согласиться:

«Видеть, как человек, которому она своим талантом помогала расти, движется к славе, в то время как ее поглощает тьма, было непосильным испытанием для этой гордой и одинокой души. Ее рассудок не выдерживает».

* * *

А Роден тем временем увлекся некоей Клер де Шуазель, эгоистичной и тщеславной интриганкой американского происхождения, движимой исключительно жаждой наживы. Она была дочерью адвоката французского происхождения. Удачно выйдя замуж, она стала маркизой, а потом герцогиней де Шуазель.

«Искусство — не что иное, как чувство. Но без знания объемов, пропорций, цвета и без искусной кисти всякое живое чувство будет парализовано».

(Огюст Роден)

Райнер-Мария Рильке писал, что она сделала из старости Родена нечто «гротесковое и смехотворное». Она создала вокруг него пустоту: старые друзья перестали бывать у них, ее вульгарность многих шокировала. Кошмар! Позор! Злоязычная, циничная, старая… Ее называли «та самая Шуазель». Великий Роден и она вместе — невероятно!