— Ох. Это… не слишком удачный выбор, — Кэсерил поёрзал на стуле и глотнул ещё вина. — А с каких пор вам так кажется?

— С того самого дня, когда в зверинце ворон Фонсы буквально скакал у вас на голове, крича: «Это он! Это он!» Избранный мною бог, как бы это сказать, любит неясности, но в этом случае было по меньшей мере трудно перепутать и не понять.

— А я тогда светился?

— Нет.

— А когда я… гм… стал таким?

— В промежуток между вчерашним вечером, когда я видел вас в последний раз — вы возвращались в Зангр, ковыляя, как будто свалились с лошади, — и сегодняшним днём, когда я увидел вас в храме. Думаю, сами вы сможете определить точное время лучше меня. Не хотите ли немного перекусить, милорд? Вы не слишком хорошо выглядите.

Кэсерил ничего не ел с тех пор, когда Бетрис в полдень кормила его хлебом с молоком. Умегат подождал, пока гость откусит и прожуёт кусок сыра, затем сказал:

— Одной из моих должностей, когда я в молодости был священником — задолго до того, как прибыл в Кардегосс, — была должность помощника следователя, занимающегося делами, связанными с использованием смертельной магии.

Кэсерил чуть не подавился; Умегат спокойно продолжал:

— Или чуда смерти, если пользоваться более точными теологическими терминами. Мы раскрыли бесчисленное множество самых разнообразных тайн — обычно это был яд, хотя некоторые… гм… менее умные убийцы иногда пытались использовать методы погрубее. И я объяснял им, что Бастард не казнит грешников кинжалом или молотком. Настоящее чудо смерти куда более тонко и изысканно, нежели может предположить их прямолинейное мышление. Я никогда не сталкивался с подлинным случаем применения смертельной магии, когда жертва была бы невинна. Если быть точным, Бастард склонен скорее к чуду правосудия.

Его голос стал твёрже, решительнее; интонации слуги и мягкий рокнарский акцент исчезли.

— А, — пробормотал Кэсерил, выпив ещё вина. «Это самый разумный человек из встреченных мной в Кардегоссе, а я даже не соизволил обратить на него должного внимания за все эти три месяца, потому что на нём одежда слуги». Вероятно, Умегат и не стремился обращать на себя чьё бы то ни было внимание. — Знаете, эта одежда грума — словно плащ невидимки.

Умегат улыбнулся и, отпив вина, ответил:

— Да.

— Так… вы теперь следователь?

Всё кончено? Теперь его арестуют, обвинят и казнят, если не за убийство, то за покушение на Дондо?

— Нет, теперь уже нет.

— Так кто же вы в таком случае?

К недоумению Кэсерила, Умегат, сощурив глаза, рассмеялся:

— Я святой.

Кэсерил не мигая уставился на него, затем медленно осушил свою чашку. Умегат снова наполнил её. В любом случае Кэсерил не считал этого человека сумасшедшим. Или лжецом.

— Святой. Святой Бастарда.

Умегат кивнул.

— Это… необычное дело для рокнарца. Как так получилось? — Это был глупый вопрос, но вино на пустой желудок затуманило голову.

Улыбка Умегата стала печальной.

— Для вас — только правда. Полагаю, имена не столь важны. Это было целую жизнь назад. Когда я был молодым лордом на архипелаге, я влюбился.

— И молодые лорды, и молодые простолюдины влюбляются повсюду.

— Моему любимому было тогда около тридцати. Человек ясного ума и доброго сердца.

— О нет. Только не на архипелаге!

— Именно. Тогда я не интересовался религией, а он был тайным приверженцем Пятибожия. Мы собирались вместе бежать. Я добрался до корабля в Браджар, он — нет. Я плохо переносил путешествие — всю дорогу мучился от морской болезни и страдал от отчаяния. Тогда, думаю, я научился молиться. Я ещё надеялся, что он доберётся до Браджара на следующем судне, и мы встретимся в портовом городе, куда и собирались плыть изначально. И только через год, от нашего общего знакомого, рокнарского торговца, я узнал, как мой друг встретил смерть.

Кэсерил взял чашку.

— Как обычно?

— О да. Гениталии, большие пальцы рук — чтобы не мог показывать образ пятого бога… — Умегат дотронулся до лба, солнечного сплетения, пупка и сердца, прижав большой палец к ладони изнутри в жесте Четырёхбожия, — большой палец символизировал Бастарда. — Они оставили язык, чтобы он мог предать своих товарищей. Он никого не предал. И после долгих пыток принял смерть на виселице.

Кэсерил коснулся лба, губ, солнечного сплетения, пупка и прижал ладонь с широко разведёнными пальцами к сердцу.

— Соболезную.

Умегат кивнул.

— Я долго думал обо всём этом. То есть тогда, когда не напивался до потери сознания, и меня не выворачивало наизнанку, и я не впадал в отупение. Да, юность… Всё даётся непросто. Наконец однажды я подошёл к храму и вступил внутрь. — Он вздохнул. — Орден Бастарда принял меня. Бездомному дали дом, одинокому — друзей, отверженному — честь. И работу. Я был… очарован.

«Настоятель храма».

Умегат опустил кое-какие детали, понял Кэсерил. Сорок лет или около того. Не было ничего удивительного в том, что энергичный, умный, целеустремлённый человек поднялся до такого уровня по иерархической лестнице храма. Непонятно лишь, откуда взялось это сияние вокруг его тела, словно свет полной луны над снежной равниной.

— Хорошо. Чудесно. Замечательная работа — сиротские приюты, расследования… А теперь объясните всё же, почему вы светитесь. — Вина он явно перебрал. И даже более того.

Умегат потёр шею и слегка потянул себя за косу.

— Вы понимаете, что значит быть святым?

Кэсерил откашлялся, почувствовав себя неуютно.

— Ну, вы, должно быть, весьма добродетельны.

— На самом деле нет. Необязательно быть добрым. Или хорошим. — Умегат криво ухмыльнулся. — Согласитесь, жизненный опыт меняет человека. Материальные устремления становятся несущественными. В конечном итоге наскучивают и гордыня, и тщеславие, и жадность.

— А страсть?

Умегат просветлел.

— Рад успокоить, что страсти почти не страдают. Или, точнее, любовь. — Умегат осушил свою чашку. — Боги любят женщин и мужчин, обладающих великой душой, как художник любит тонкий мрамор. Но это не результат добродетели. Это воля. Воля — вот резец и молоток. Кто-нибудь показывал вам классическую церемонию чаши по Ордоллу?

— Это когда настоятель весь обливается водой? Впервые я услышал об этом, когда мне было десять лет. Тогда меня очень забавляло, что он обольёт себе туфли, но мне было всего десять. Боюсь, наш настоятель храма в Кэсериле был склонен к безделью.

— Ну так посмотрите, вряд ли вы заскучаете. — Умегат перевернул пустую чашку донышком вверх и поставил её на стол. — Человек обладает свободной волей. Богам нельзя вмешиваться в это. Сейчас я налью вино в чашку через донышко.