Начальник молча указал мне на скамью. Я сел. Он предложил мне чубук, пахнувший очень крепким светлым табаком. Затем щелкнул пальцами – сразу же появился мальчик; он принес кофе с жасмином, напиток, который турки с хорошим вкусом пью галлонами.

– Вы говорите по-английски? – спросил он.

– Jawol.

Мы поговорили на ломаном английском. Он сообщил мне, что в Анкаре отмечены двадцать три случая инфаркта миокарда. Поэтому моя прививка, сделанная лет восемь назад, не убережет меня. И посему мое появление в городе крайне нежелательно.

Я понял, что он скрывает подлинные причины отказа, а также то, что в случае необходимости он может пойти на крайние меры.

Было очевидно, что ему дано предписание допрашивать каждого, у кого на предплечье имеется определенной формы шрам, «всякого индивидуума из клана», как сказал его помощник Махмуд Абд-уль-Азиз. Но я не знал – хотя очень хотел узнать! – в чем причина такого особого отношения. Почему в Анкаре боялись появления людей «из клана»?

Не осмеливаясь ошеломить его своим желанием узнать, где, когда и почему было рождено это табу, я использовал тонкую уловку:

Притворясь, что верю в свою неминуемую гибель в том случае, если войду в город, я ушел, сел в свой «лагонда-бугатти», добрался до соседнего городка, снял домик и провел в нем неделю.

Там, натирая тело ореховой кожурой, я существенно изменил цвет кожи; затем, приклеив накладную бородку и облачившись в белый бурнус, я преобразился до полной неузнаваемости. Присоединившись к обозу скоморохов, направлявшихся в Анкару на торжественное открытие городского казино, в честь которого должно было состояться большое празднество, я без труда получил визу, а затем и охранную грамоту и смог легко пройти через городские ворота.

Мой товарищ снабдил меня рекомендательным письмом к одному адвокату в Анкаре. Попав в город, я расстался в укромном месте с бурнусом, надел свою прежнюю, европейскую, одежду, однако бородку снимать не стал: добавив к ней лорнет, я приобрел вид весьма и весьма солидный.

К тому же, опасаясь, что где угодно ко мне может подойти какой-нибудь тип, который станет рассматривать мое правое предплечье, я наклеил на него лейкопластырь, подобно больному сибирской язвой или же человеку, в руку которому глубоко вонзилась заноза и который идет из больницы с повязкой на руке.

Я явился к адвокату и был с ним очень осторожен – опасаясь, что человек этот, возможно, хитер и способен направить беседу в совсем не нужное для меня русло, у меня была подготовлена легенда: я, мол, любитель и собиратель фольклора и составляю сборник пословиц, поговорок, саг, притч, анекдотов, песен и прочего.

Таким образом, я случайно посадил адвоката на его любимого конька: одаривая меня своим дружеским расположением, он рассказал мне все, что знал.

– А известна ли тебе, – сходу поинтересовался он, – традиция Али-Бабы?

– Нет.

– Тогда внимай; нет ничего прекраснее:

Под звуки окарины,[383]наигрывавшей что-то из «Золота Рейна»,[384]Али-Баба – паша-карлик, толстяк, увалень, тяжелее медведя – жрал рис, горох, макароны с подливкой, перекипевшей, прогорклой, с привкусом плесени. Под его диваном услаждал свое брюхо кот. Али-Баба отрыгнул, потом проглотил еще кусочек жаркого. «Хорошо, – сказал он, – пошли». Человек смелый, он взял ружье, лук, бузуку, барабан. Он скакал по полям и лесам, горам и долинам, погоняя любимую лошадку. Не ведая, куда он держит путь, он охотился на льва, который наверняка щипал в пампасах ананасы; животное полагало, что под скалой был плывун. Али-Баба закричал: зачем? Знал ли он решение загадки? Для этого нужно было произвести сложение и вычитание, умножение и деление. Он прибавил три к пяти и получил восемь, прибавил шесть к одному и получил восемь минус один. Что, сказал тупой идиот, подсчет? Он убил Али-Бабу; а лев побежал так быстро, что издох.

Я захлопал в ладоши. Мне хотелось сразу же повернуть беседу в нужное русло, но адвокат, не давая мне передышки, продолжал:

– Есть еще «Песня Топинамбура»: ее напевают ребятишкам как колыбельную.

– Послушаем «Песню Топинамбура», – согласился я.

Ослепший Топинамбур в темноте

Зовет воображенье на подмогу:

Безумного солдата на дороге.

Забытого любовью в суете,

И лилий глубину в проникновенье —

Увидеть в непрозрачном отраженье.

В стране той сквозь наши слова

Спящую рыбу выносит волна

К ногам жеребца гнедого

У серого поля пустого…

И вьется у Зиннии белой

Чертополохом несмелым

Проволока, как струна…

Нечеловеческая страна.[385]

Я вновь принялся аплодировать. Довольный, адвокат поклонился. Итак, я наконец добрался до своей цели. Я намекнул, что наверняка существует множество известных ему инструкций, по меньшей мере, несколько тонких моментов, из которых можно было бы извлечь выгоду.

Но он помрачнел, нахмурил брови. Я понял, что допустил оплошность.

– Во всей Анкаре, – начал он, – говоря твоим языком, есть только один мрачный моментик. Однако, поверь мне, на это никто никогда не намекает. Здесь знавали не одного слишком болтливого парня, который так и не закончил свое…

Наверняка адвокат говорил чистую правду, потому что внезапно он упал: его поразил сокрушительный удар в лоб – свинцовая слива несравненного стрелка, расположившегося на соседнем балконе и пользовавшегося винтовкой с оптическим прицелом, попала в цель совершенно бесшумно – хотя и разбила форточку.

– Черт побери… – прошептал я.

Я испытал жуткий страх и не знал куда деваться. Вдруг в комнату влетел камень, к которому была привязана крупноформатная карточка; на ней было написано:

УБИРАЙСЯ, ДРУГ, ИНАЧЕ ЭТО ПЛОХО ДЛЯ ТЕБЯ ЗАКОНЧИТСЯ!

Грозное предупреждение было завизировано печатью с изображением кагуляра[386]– выражение лица у него было более надменное, чем у самого короля ку-клукс-клана; он размахивал трехконечным флажком.

Сначала я подумал, что это простая случайность: адвокат, должно быть, опустился до какой-то сомнительной работы и заказчик, боясь, что он, если его подкупят, может выдать тайну, устранил его, усложнив тем самым мои поиски.