– Где он теперь? – тихо спросил Лот.

– Я нашла его недалеко от выхода из туннеля, – сказала она. – Амфиптера.

Лот обхватил руками лоб.

Амфиптеры были злобными родичами драконов, но лишенными лап и крыльев. Зато их мощные челюсти позволяли трясти жертву, как куклу, пока та не лишится сил.

– Я бы сохранила его останки, но едва решилась приблизиться – на меня напали. Я прочитала молитвы, как должно.

– Спасибо тебе.

– Я, вопреки видимости, верна Святому. А он теперь нуждается в нас, благородный Артелот. – Донмата тронула его за локоть. – Ты исполнишь мою просьбу?

Он сглотнул:

– А как же Китстон?

– Он может остаться здесь. Я за ним присмотрю. Или уйти с тобой – но тогда ему тоже придется заразиться.

Сам рыцарь Верности не мог бы ожидать от него такого. Кит и так слишком много сделал ради их дружбы.

– Фиридел будет видеть моими глазами? – спросил Лот.

– Нет. Твоя чума будет обычного рода, – ответила она. – Я проверяла.

Он предпочел не спрашивать как.

– Во дворце наверняка есть и другие сохранившие верность Святому. Почему не послать кого-нибудь из слуг?

– Я верю одной Приессе, а ее исчезновение вызовет тревогу. Я бы пошла сама, – добавила она, – но не могу оставить свой народ без сохранившей здравый рассудок Веталды. Пусть я бессильна их спасти, но должна остаться и, чем сумею, подрывать власть Фиридела.

Лот был несправедлив к донмате Маросе. Та была истинной слугой Добродетели, запертой в пустой скорлупе любимого когда-то дома.

– Меня уже не спасти, мой господин, – сказала она, глядя ему в глаза, – но для стран Добродетели есть надежда. То, что случилось здесь, в Искалине, не должно повториться.

Лот отвел взгляд от огненных опалов ее глаз и нащупал значок на своем дублете. Лот не сомневался, как поступила бы рыцарь Верности, будь она сейчас здесь.

– Если ты согласен, – сказала донмата, – я отведу тебя обратно к плотскому королю, и ты коснешься его руками. Потом я покажу тебе выход из Искалина. – Она встала. – А если отказываешься, готовься прожить в Карскаро долго, благородный Артелот Исток.

Морские стражники праздновали окончание испытаний за пиршественным столом, а Тани в это время без сил лежала в постели. Она не выходила из комнаты после боя с Турозой. Врач промыл и зашил ей плечо, но любое движение утомляло раненую, а боль все не унималась.

Завтра ей предстояло узнать, станет ли она всадницей.

Тани до крови изгрызла ноготь на мизинце. И только чтобы найти для рук менее болезненное занятие, открыла свою книгу «Воспоминания о Великой Скорби». Эту книгу подарил ей один из наставников на пятнадцатый день рождения. Тани давно в нее не заглядывала, но сейчас надеялась отвлечься, разглядывая рисунки.

Близился двенадцатый час, за стенами завели громкую песню древесные цикады, а она все не спала – зачиталась.

Одна картинка изображала больную красной болезнью сейкинку. У нее были багровые ладони и глаза. На другой странице Тани увидела огнедышащих. Пятнадцатилетнюю Тани пугали их нетопырьи крылья, да и теперь по коже пошли мурашки. Следующая картинка: народ Гинуры собрался на берегу, чтобы видеть великую битву. В волнах бились и извивались драконы. Их пасти хватали демонов, заливавших мыс Хайсан огнем.

Последняя иллюстрация изображала комету, явившуюся в последнюю ночь Великой Скорби, – Фонарь Квирики, – роняющую в море слезы метеоров. Крылатые демоны бежали от нее, а истинные драконы восставали из волн, нарисованных ярким серебром и синью.

Стук вывел ее из задумчивости. Тани, преодолевая боль, встала на ноги. За дверью она увидела Онрен, в темно-зеленом плаще, с соляными цветами в волосах. Онрен держала в руках поднос:

– Я принесла тебе ужин.

Тани посторонилась:

– Заходи.

Она вернулась в постель. Свеча у нее догорала, удлиняя тени. Онрен поставила поднос, на котором обнаружился маленький пир. Нежные ломтики морского карася, рулетики бобовой пасты, соленье из морской капусты на ароматных хлебцах и кувшин пряного вина с чашей.

– Достойный морской начальник дал нам испробовать знаменитого, выдержанного в море вина, – коротко улыбнулась Онрен. – Я бы сберегла тебе немного, но оно кончилось, не добравшись до стола. Здесь не такая редкость, – она наполнила чашку из кувшина, – но и оно может смягчить боль.

– Спасибо тебе, – сказала Тани. – Ты добра, что вспомнила обо мне, но я никогда не любила вина. Выпей сама.

– Испытания окончены, Тани. Ты уж расслабься. Хотя… я, пожалуй, не прочь. – Онрен, подогнув колени, опустилась на циновки. – Нам тебя недоставало на пиру.

– Я устала.

– Я так и думала, что ты это скажешь. Не в обиду, вид у тебя, будто не спала много лет. А ты заслужила отдых. – Онрен подняла чашу. – Ты показала этому ублюдку. Может, поймет наконец, что не так уж он выше презираемых им простолюдинов.

– Мы теперь не простолюдины. – Тани всмотрелась в лицо подруги. – Ты, мне кажется, встревожена?

– Думаю, я сегодня лишилась надежды стать всадницей. Канперу дерется не хуже, чем… – Она глотнула вина. – Ну…

Значит, Онрен сражалась с Канперу. Тани увели к врачу до окончания поединков.

– В другие дни ты превзошла всех, – сказала она. – Достойный морской начальник рассудит нас по справедливости.

– Почем ты знаешь?

– Он ведь всадник.

– Завтра всадником станет и Туроза, а он сколько лет задевал всех, кто вышел из простого рода. Я слышала, он однажды избил слугу, который недостаточно низко ему поклонился. Любого из нас за такое изгнали бы из домов учения… но кровь еще имеет силу.

– Ты же не думаешь, что он только потому станет всадником.

– Ручаюсь всем, что у меня есть, – так и будет.

Стало тихо. Тани ковыряла бобовую пасту.

– Я однажды, в шестнадцать лет, получила нагоняй за то, что в городе ввязалась в игру, – сказала Онрен. – Игра – позор, и потому меня отстранили от занятий и сказали, что я должна заслужить право вернуться в Восточный дом. Я чуть не три месяца чистила отхожие места. А Турозе можно чуть не убить слугу и через несколько дней снова держать в руках меч.

– Наши ученые наставники знают, что делают, – возразила Тани. – Они понимают истинную цену справедливости.

– Все дело в том, что он – внук всадника, а я – нет. И по той же причине меня завтра могут отвергнуть, а его – нет.

– Не по той, – отрезала Тани.

Слова сорвались с языка, как вырывается из рук скользкая рыбина.

Онрен подняла брови. Между ними повисло тяжелое молчание. Тани боролась с собой.