— Где-то я такое уже видел.

— В борделе!

— Ха!

— Заткнись! Дай!

— Я токмо посмотреть хотел.

— В штаны к себе загляни! Свали отсель!

— Чо орать-то?..

— Неплохой халатик. Почти новый. Оставлю себе.

— Почему енто ты?

— Не почемукай! Эй, Хромой! Держи мою шмотку. Цени щедрость. Носи! У меня теперь есть обновка. Ща и новые штаны будут.

— О, Рябой, гляди, да он магик! Не боишься, что приголубит тебя огоньком, коды очнётся?

Я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моему плечу.

— Не. Отметка — свежак. Только что поставили. Ни хрена он не могёт!

С меня стянули штаны, чуть протащив моё тело по неровному полу.

— Пустые карманы. Видать империки обшмонали.

— Ага. Ты думал, Рябой, они тебе монеты оставят? Золотишко?!

— Закрой пасть, Плюгавый! Дотявкаешься сегодня! Сымай с него обувку.

— Ага.

— Рыжему её отдай! Тебе, босота, она ни к чему.

— Чё Рыжему-то?!

— Я так сказал! Ты не заслужил. У толчка будешь куковать, пока не вернёшь моё огниво!

— Да чё ты?!..

— Я так сказал!

— Ладно. Всё захапали! А мне-то?..

— Закройся, Плюгавый!

— Молчу.

С меня сняли обувь.

Когда расшнуровывали завязки на ногах, я сумел пошевелить рукой. Даже не рукой — пальцем. Но и это меня обрадовало. Понял, что время действия заклинания заканчивается. А значит пролежу на полу голым и беззащитным недолго.

Хорошо.

Честь задета.

* * *

Из звучавших в помещении разговоров я понял, что оказался в тюрьме.

Обитатели тюремной камеры оставили меня в покое и перестали обращать внимание после того, как отобрали всю одежду. Они переругивались друг с другом, точно псы. Изредка я слышал звуки потасовок, которые длились недолго и тут же прекращались по приказу Рябого.

Понял, что заключённые спорили и дрались от скуки. Так они развлекались, «убивали время» (запомнил это выражение Гора). А заодно и утверждали свой статус, как это происходило в любой большой стае (по голосам определил, что в комнате не меньше пятнадцати человек). Ведь они и были стаей — человеческой.

Я оставался неподвижным до тех пор, пока не понял, что заклинание полностью утратило силу. Не хотел, чтобы оно мешало мне проделать то, что я задумал. Ждал.

Убедившись, что смогу двигаться, как прежде, сел (дремавший около меня человек открыл глаза, испуганно отшатнулся). Я расправил плечи. Огляделся.

Увидел, что нахожусь в комнате с кирпичными стенами и двумя узкими щелями-окнами, в которые едва ли можно просунуть руку — голова точно не пролезет. Никакой мебели не заметил. В углу рассмотрел дыру в полу (такие были и в «уборной» — в корпусе нашего отряда огоньков).

Почти все люди собрались у противоположной от меня стены. Грязные, лохматые. Большинство — в изношенной до дыр одежде. Сидели на корточках. Разговаривали, жестикулировали, смеялись.

Главного среди них — того самого Рябого — я узнал без труда. Увидел на нём свои вещи. Мужчина не выделялся среди остальных ни ростом, ни мускулатурой (хороший боец?). Его лицо покрывали мелкие белые шрамы, точно оставленные клювами птиц. А на губах застыла кривая ухмылка.

Я пробежался глазами по ногам заключённых. Отыскал свою обувь. Встретился взглядом с её временным владельцем.

Не знаю, что он прочел на моём лице, но даже при таком освещении (свет поступал только через окна) я заметил, что мужчина побледнел.

— Ета, Рябой! — сказал он. — Смотри, магик оклемался.

После его слов все обитатели камеры замолчали и посмотрели на меня. А я посмотрел на своё плечо. Где красовался имперский знак «четыре».

Необычное зрелище — я привык видеть там «ноль».

Меня не покидало удивление. Всё не мог привыкнуть к тому, что я больше не «нулевой». Даже провёл по знаку рукой, проверяя, не привиделся ли он мне.

Не представляю, почему такое случилось, но сам видел, как на артефакте-ракушке посинели пять кристаллов. Пятый — возможно и не полностью, но по цвету он почти не отличался от четырёх заполненных.

Но даже «четвёрка» — это уже не магомелочь! С ней бы я в огоньки не попал. Не познакомился бы с Гором и с Двадцатой. Не очутился бы здесь.

— Ну здравствуй, мил человек! — сказал Рябой. — Очухался? Хорошо тебя приложили магики! Ненавижу их. Поведай нам о себе, болезный. Кто ты есть такой? На кого работаешь? За какие подвиги угодил к нам? Имя-то у тебя есть?

«Имя?» — мысленно повторил я.

Задумался.

Кто я?

Хорки? Своё настоящее имя сообщать этим людям я не хотел. Оно на языке моего народа. Пусть эти оборванцы и не поймут это, но могут сболтнуть, кому не следует. А я обещал Мираше, что сохраню свою принадлежность к охотникам в тайне.

Вжиклий? Тоже нет. Этот огонёк исчез. Навсегда. И почти для всех. Так меня теперь может называть только Двадцатая. Если захочет.

Кто тогда?

Сказал первое, что пришло на ум:

— Меня зовут Линур Ва… просто Линур. Называйте меня так. А ты, как я понял, Рябой?

— Знаешь меня?

— Нет. Но ты взял мою одежду. Без разрешения. Буду признателен, если ты мне её вернёшь.

Заключённые уставились на Рябого.

Тот продолжал меня рассматривать. Внимательно. Потом рассмеялся.

— Ты был в отключке, паренёк, — сказал он. — Я не мог… это… спросить твоего разрешения. Вон, кореша не дадут соврать. Мы все вместе пытались докричаться до тебя. Не смогли. Но ты же мне его даёшь? Это своё разрешение. Так ведь? Не откажешь в такой малости уважаемому человеку?

Рябой кривлялся, показывая, что издевается надо мной.

Несколько мужчин поддержали его смехом.

Другие дожидались моего ответа.

Я дышал глубоко. Подбородок приподнял.

Сказал:

— Тебе откажу. Ты взял мои вещи без спроса. Ты вор. Не уважаю воров. А значит, не уважаю и тебя. Верни мне одежду. И может быть… я не стану тебя бить.

Заключённые заулыбались. Оживились. Загалдели.

— Он назвал тебя вором, Рябой!

— Он тебя не уважает!

— Магик не дал разрешение!

— Щас он тебя разденет!

— И отлупит!

— Тихо! — сказал Рябой.

Веселья на его лице не было.

Все замолчали.

Рябой ткнул в мою сторону пальцем, сощурил глаза, спросил:

— Парень, ты дурак? Не понял, где очутился? Или не знаешь, как себя нужно вести в таком месте?

Я повторил:

— Верни мою одежду.

Рябой ухмыльнулся.

— Точно дурак, — сказал он. — Да ещё и невежливый. Щас я тебя