— Я хотел сказать, что он честен по натуре, он понимает все ужасы этого мира и не пытается скрыть их или отмахнуться от них… понимает мирскую греховность, бессмысленность, испорченность обычных людей, наши жизненные фантазии, наш эгоизм…

— Вы, по-видимому, хотите представить его святым.

— В каком-то роде да… возможно, он подобен, если так можно выразиться, падшему ангелу… то есть он выше, вне понятий…

— Вне понятий добра и зла.

— Вы же психоаналитик, вам, должно быть, встречались такие…

— Вам известны обстоятельства его детства?

— Что он был приемным сыном? Да, конечно.

— А вы не думаете, что такие обстоятельства могли привести человека к накоплению убийственной ненависти к брату?

— Он любит брата! Конечно, в принципе возможно…

— Что он также и ненавидит его?

— Нет, я подразумевал, что в принципе такое возможно, имея в виду какого-то другого человека, но только не в данном случае! Лукас на редкость необычный человек.

— По-моему, вы лишь предполагаете, что сказанное вами невозможно…

— Погодите, — прервал его Беллами, уже испытывающий под влиянием пива легкое раздвоение личности, — Ничего подобного! Ведь только лишь в вашем сновидении Лукас пытался убить Клемента! Но с психологической точки зрения такая ситуация совершенно неуместна. Так уж случилось, что он полюбил Клемента, но даже если бы он ненавидел его, то все равно она была бы неуместна… ведь Клемента там не было.

— Клемент был там. Он солгал.

Беллами безуспешно пытался осмыслить сказанное. Как по волшебству появилась вторая кружка пива.

— Как же он мог… он лишь пытался помешать вам рассказать о вашем бредовом видении! Зачем вы вообще затеяли всю эту историю, к чему было устраивать весь этот вечерний прием?

— Мне хотелось познакомиться с теми дамами. Я следил за ними издалека и проникся к ним уважением. Мне также хотелось убедить вашего на редкость необычного друга Лукаса проявить хотя бы толику той честности, что вы приписываете ему. Я подумал, что он способен решиться на такой неожиданный поступок. Грешникам и убийцам порой присуще и благородство, и я надеялся, что он не захочет лгать. Однако он предпочел предоставить возможность солгать своему брату. Я разочаровался в Лукасе. Разочаровался также и в его брате, но это не имеет значения, он глупый слабак. А Профессор, возможно, окажется храбрым, как вы и сказали. Поживем — увидим.

— Не понимаю…

— Я предоставил Лукасу своеобразный выбор, а точнее, дал шанс. Он не воспользовался им. Его уклонение не оставляет мне альтернативы, он ввергает нас в другую, менее приятную фазу взаимоотношений.

— Что вы имеете в виду, чего вы хотите?

— Конкурируя с беспощадной честностью Профессора, я готов сказать, что хочу его смерти.

В субботу, на следующий день после знакомства известных уважаемых дам с Питером Миром, Мой согласилась съездить в художественную школу и побеседовать там с мисс Фокс, давней подругой ее школьной учительницы рисования, мисс Фитцгерберт. Мисс Фитцгерберт заранее договорилась о таком визите, сообщив Мой, что это, конечно, будет не официальное собеседование, а просто знакомство с новыми направлениями творчества и, возможно, полезная консультация. Ничего не сказав ни сестрам, ни матери, Мой просто тихо ушла из дома. (Так она обычно и поступала.) Она также не взяла с собой Анакса, поскольку предстояла долгая поездка на автобусе, а она не любила увозить его далеко от дома, опасаясь, что пес может потеряться. Мой постоянно преследовал страх потерять его, впрочем, ее также беспокоило и то, что Анаксу не хватает активных прогулок. Она захватила объемистую папку со своими картинами и набросками.

Сефтон и Луиза, особенно Сефтон, постоянно твердили Мой, что даже если она не собирается стать великим художником, то все равно должна получить какой-то академический статус, сдать какой-то серьезный экзамен или даже экзамены, еще до окончания школы, поскольку такие испытания могут оказаться очень полезными в будущем. Они советовали ей усердно учить — учиться ей оставалось совсем недолго — «занудные школьные предметы», типа английского, французского, истории и математики. Мой, ненавидевшая эти дисциплины, за исключением разве что английского, недавно решила, что не будет осваивать эти противные предметы и не собирается сдавать эти противные экзамены, а постарается как можно скорее оставить школу. Время от времени она пыталась сообщить об этом решении родственникам, но они просто отказывались ее слушать. Теперь Мой стала полнее понимать, в какую рискованную игру превращается ее жизнь. А вдруг она никогда не поступит в художественную школу, вдруг окажется, что у нее просто нет художественных способностей? Что будет, если давно приписываемые ей окружающими дарования вдруг покинут ее или окажется, что на самом деле особых талантов у нее вовсе нет? Вдруг ей придется пройти курсы машинисток или смириться с участью текстового редактора? «Лучше умереть, — подумала она, — я покончу с собой или просто умру от тоски и печали». В ее жизни уже имелась одна ужасно глубокая печаль.

Встреча с мисс Фокс прошла неудачно. Мисс Фокс, явно весьма занятая особа, очевидно, согласилась встретиться с Мой только ради того, чтобы доставить удовольствие своей подруге или приятельнице, мисс Фитцгерберт. Разговор состоялся в убогой комнатенке, так называемом кабинете, в который постоянно врывались какие-то люди. Небрежно глянув на принесенные Мой работы, мисс Фокс оставила их без комментариев, но заявила, что если Мой хочет поступить в художественную школу, то должна создать нечто действительно самобытное, нечто поразительное и необыкновенное, отказавшись от простого и банального копирования природы. Мисс Фокс сообщила ей, что многие девочки воображают себя художниками, научившись малевать акварели с нарциссами, и рассматривают искусство как приятное времяпрепровождение, которым можно занять себя в ожидании удачного замужества. Таким людям лучше и не соваться в художественную школу, поскольку учеба и практические занятия трудны и напряженны, требуют полной отдачи, наряду, разумеется, со значительным дарованием, которыми обладают лишь редкие личности. Мисс Фокс Добавила, что в любом случае поступить в их школу очень трудно, поскольку из сотен кандидатов отбираются всего несколько человек. Мой, чувствуя подступающие к глазам слезы, быстро поблагодарила мисс Фокс и удалилась.

Она поняла, что поступила очень глупо, специально выбрав для показа мисс Фокс наиболее «удачные» и «традиционные» картины, живописные изображения (да-да, копии природы) цветов и деревьев, пагоды в Кью-гарденз, спящего Анакса. Вместо этого ей следовало принести свои более дикие и странные художества, бредовые незаконченные эскизы, нелепые амулеты, одну из масок, даже один из ее странных камней! Ладно, значит, в одну художественную школу ее точно не примут, мисс Фокс зарубит ее с самого начала. Прижимая к себе папку с картинами, постоянно выскальзывающую из рук, она пошла куда глаза глядят, не желая сразу возвращаться домой, и вскоре обнаружила, что оказалась на берегу реки. Над Темзой стоял плотный серый туман, начался отлив, узкий поток выглядел тусклым и вялым, как медленно текущая маслянисто-серая илистая жижа. Мой приблизилась к ступенчатому спуску и увидела у подножия лестницы на земляном берегу несколько камней. Она пошла к реке, осторожно ставя ноги на мокрые ступени. Положив сумку и папку возле каменного парапета набережной, она принялась разглядывать камни. Они выглядели неутешительно бесформенными и грязными. Поскольку Мой чувствовала личную ответственность перед каждым выбранным или даже просто замеченным ею камнем, то после покаянного отказа и тихих извинений перед забракованными камнями она поняла, что обязана взять хоть один из них. Пройдя по топкому берегу к кромке воды, она поприветствовала реку, окунув в нее руку. Отдаленный шум уличного движения казался здесь приглушенным лесным гулом, не способным потревожить спокойное течение вечной Темзы. Мой еще готова была заплакать, и она пыталась успокоиться, приобщившись к этой тишине и разглядывая комковатый туман, неподвижно висевший над рекой.