– Как будто сам Господь Бог разрисовал небо, – заметил Кенни, и Тедди не выдержал:

– Можно немного помолчать?

Он уже понял, что конца света не происходит, и теперь досадовал: как он вообще мог такое подумать?

– Шикарно! – не унимался Кенни, поглощенный этим зрелищем. Или Красотой (с большой буквы), как, возможно, сказала бы Сильви.

Будучи хвостовым стрелком, Кенни имел меньше всего шансов из всех них увидеть закат в мирном небе. Только один шанс из четырех остаться в живых, как говорила знакомая Урсулы. Девушка эта, из министерства ВВС, жила без будущего: в июне сорок четвертого ее убило взрывом «Фау-1» в районе Олдвича. У нее был обеденный перерыв: находясь на крыше Адастрал-Хауса, где располагался штаб ВВС, она загорала и жевала сэндвич.

(И какова вероятность такого? – размышлял Тедди.)

Другие девушки из министерства ВВС, выброшенные взрывом из разбитых окон здания, погибли прямо на мостовой. Одного мужчину, по словам Урсулы, рассекло пополам осколком падающего стекла. Тедди предполагал, что для некоторых Урсула тоже была всего лишь девушкой – девушкой из отдела гражданской обороны.

Звали ее Анной. Ту девушку из министерства ВВС. И когда они расставались в конце вечера, проведенного в танцевальном зале «Хаммерсмит-Пале» (в фокстроте ей не было равных), она сказала Тедди: «Удачи», не глядя ему в глаза.

На пути в Турин их почти не обстреливали; итальянские зенитчики били без особого рвения. Бомбить нужно было с высоты шестнадцати тысяч футов по красным дымовым маркерам. С приближением к городу метеорологическая обстановка начала меняться. Альпы, считай, исчезли из виду, и экипаж, повернув домой, оказался перед черной громадой кучевых облаков, плывущей прямо на них. Внутри этого монстра жили молнии и искры, как будто там что-то взрывалось, и сначала они подумали, что попали под обстрел или стали подопытными кроликами в испытаниях новых видов оружия. Лишь через несколько секунд все осознали, что летят навстречу широкому, зловещему грозовому фронту.

Турбулентность была сильнейшая, J-«джокер» трясло, словно игрушечный самолетик. Словно муху, с которой забавляются мальчишки, как боги – с людьми. Зевс метал молнии, Тор размахивал своим молотом. Или, как говаривала Бриджет, феи передвигали мебель, и это было наименее зловещее объяснение для более спокойных времен. Пусть будут феи, подумал Тедди. По громкой связи раздавался целый спектр возгласов: от христиански-сдержанных «боже мой» Нормана до непечатных «мать-мать-мать, вытащи нас из этой задницы, командир» Кита.

Позднее все сошлись на том, что это было хуже зенитного огня. Зенитный огонь, по крайней мере, понятен, а это явление не подчинялось никакой логике. Время от времени вспышки молний высекали внутри этой черной массы зловещие пропасти. Потоки воздуха разбушевались, машину подкидывало и подбрасывало вверх, вниз, во всевозможные стороны, и Тедди опасался, как бы самолет просто не развалился от таких перегрузок.

Температура за бортом очень сильно упала, крылья обледенели. Лед был опасным врагом: он нарастал тоннами, быстро и без предупреждения, замораживал двигатели и тяги управления, покрывал крылья толстой белой коростой. Он мог настолько утяжелить самолет, что тот буквально камнем падал вниз или разваливался на куски в открытом небе.

По громкой связи то и дело поминали Иисуса, Господа, черта, а также цитировали строки двадцать второго псалма («Если в низине, где смерти тень, ляжет мой путь…»), но все это прервалось охами удивления, когда J-«джокер» был резко выброшен из грозовой тучи, чтобы тут же очутиться во власти другого явления.

Это были огни святого Эльма: ярко-голубое, жутковатое свечение, которое ползло вдоль крыльев и даже обвивалось вокруг винтов, срываясь с них странными перьевыми следами, похожими на огненные колеса фейерверка. Свечение «танцевало» даже между стволами спаренных пулеметов, сообщил Кенни из хвоста.

– И здесь тоже, – прозвучало от верхней центральной турели.

Это странное событие заставило Тедди вспомнить о вилисах из «Жизели». Школьный преподаватель музыки организовал для их класса поход в Королевский оперный театр. Танцовщицы были подсвечены таким же мрачным, потусторонним голубоватым светом, который сейчас исходил от J-«джокера».

Если вдуматься, в глазах тринадцатилетних мальчишек из частной школы это был странный выбор. Когда он рассказал об этом отцу, тот вздернул бровь и спросил, как звали того учителя («вероятно, поклонник Уайльда»), и даже Сильви при всей своей любви к Искусству высказала недоумение насчет такого, по ее выражению, «причудливого» выбора, хотя учеников крайне редко вывозили за территорию школы – разве что на какой-нибудь матч по регби. Потом Тедди преследовали жутковатые сны: как будто его хватали эти призрачные женщины и пытались утянуть в темные, неведомые глубины.

Наконец голубое пламя сверкнуло и погасло, и в тот же миг закашлялся внешний двигатель по правому борту; вскоре он уже вибрировал вовсю. Как только Тедди установил его лопасти во флюгерное положение, внушавший ему тревогу внешний двигатель по левому борту тоже завибрировал, да так, будто вознамерился оторваться от корпуса. Может, это было бы к лучшему.

Тедди приказал Маку выработать новый план полета, который позволил бы им в кратчайший срок добраться до базы. Гроза вывела из строя магнитные приборы, и Мак вынужден был ориентироваться на глазок, но тут решил загореться внутренний двигатель по левому борту. Дай хотя бы дух перевести, взмолился про себя Тедди, выжимая ручку и пикируя («Держитесь, ребята!»); при этом удалось не только потушить вспыхнувшее пламя, но и стряхнуть с крыльев наледь. Нет худа без добра, думал он. Или наоборот: нет добра без худа.

Теперь задымился внешний правый, а еще через пару минут Кит доложил, что видит языки пламени; и тут двигатель без предупреждения рванул, причем сила взрыва была такова, что самолет едва не перевернулся. Из бортового переговорного устройства бессвязным потоком неслось «Боже помоги!» и «черт побери!». Тедди сказал:

– Все нормально.

А сам подумал: что за бред. Машина летела на двух двигателях, сражаясь со встречным ветром и обледенением, без радиосвязи, на глазок. Какое уж тут «нормально».

Тедди уже подумывал, не скомандовать ли всем покинуть самолет, как вдруг произошло нечто еще более тревожное: Мак запел. Не кто-нибудь, а Мак. И не какую-нибудь песенку из канадской лесной глуши, а какофоническую версию буги-вуги «Молодой горнист». Даже сквозь помехи бортового переговорного устройства было слышно, что он не попадает в ноты, особенно в той части, где имитировались звуки горна: в его исполнении они напоминали стоны раненого слона. Вслед за тем их угрюмый канадец зашелся хохотом, примерно как Чарльз Пенроуз в песне «Смеющийся полицейский». Тедди попросил Нормана узнать, что там творится у Мака за переборкой.

Оказалось, у него замерзла кислородная трубка. Тедди попытался ее разморозить при помощи кофе из своего термоса, но напиток был уже чуть теплым. Вытащив Мака с сиденья, они подключили его к центральному кислородному баллону и хотели надеяться на лучшее. Гипоксия заставляет человека творить самые невообразимые вещи, а потом и вовсе пытается его прикончить.