Тяга Маленкова к постоянному контакту с Хрущевым проявлялась даже в мелочах. Наши дачи располагались неподалеку, на машине – минут пять – десять, но Георгий Максимилианович стремился к еще большей близости. Вскоре после ареста Берии, во время одной из прогулок он завел разговор: насколько удобнее было бы, если бы обе дачи соседствовали забор в забор.

– Можно пройти друг к другу так, что никто и не узнает, – фантазировал Маленков, – постучался в калитку – и ни тебе шоферов, ни охранников.

В те дни над членами Президиума ЦК еще довлела тень Берии, пугала зависимость везде и во всем от органов. Избавиться от соглядатайства, конечно, невозможно, иначе пришлось бы отказаться и от охраны. Маленков это понимал, но психологически поблизости от отца ощущал себя в большей безопасности. Отец слушал Маленкова не перебивая: верный признак, что разговор его не заинтересовал.

– Твоя дача занимает большую территорию, – разглагольствовал Георгий Максимилианович, – можно отгородить дальний угол, сделать отдельный въезд, а между дачами, твоей и моей, поставить символический заборчик из штакетника. Возникнет необходимость посоветоваться, вышел из дома, никому ничего не говоря, откинул щеколду на калитке, постучал в дверь к соседу и обсуждай что хочешь и сколько хочешь.

– Конечно, Георгий, мысль хорошая, – равнодушно согласился отец и добавил какие-то еще ничего не значащие слова.

Мне затея Маленкова не понравилась. В дальнем углу не столько парка, сколько леса, он был настоящим парком, видимо, во времена, когда тут жил великий князь Сергей, росли грибы, в сентябре созревали орехи. Теперь орехи с грибами отходили к соседям.

Территорию дачи разгородили, сосны вырубили, провели дорогу и на обрыве над Москвой-рекой начали возводить дом в стиле помещичье-сталинского классицизма: фасад с колоннами, обширные террасы, стены внутренних помещений облицовывали деревом. В проектировании дачи активное участие принимали дочь Маленкова Воля и ее новый муж – оба архитекторы. Дачу, по аналогии с нашим «Огаревым», назвали «Новое Огарево».

Мечта Маленкова реализовалась не полностью – дачу построили, но к тому времени нужда в незаметных для посторонних глаз встречах отпала, сначала он потерял пост председателя правительства, а затем, в 1957 году, и членство в Президиуме ЦК. Какое-то время дом пустовал. Затем ему нашли применение, там уединялись «авторские» группы работников ЦК, ученых, министров и их заместителей для написания особо важных бумаг, постановлений ЦК и правительства, отчетных докладов съездам партии и Пленумам ЦК. Калитка в штакетнике пригодилась. После работы отец нередко наведывался к «писателям», начиналось порой затягивавшееся допоздна обсуждение.

Кроме того, на даче принимали важных зарубежных гостей. Я запомнил приехавшего в июле 1959 года на открытие Американской выставки вице-президента США Ричарда Никсона. Два года спустя отец почти целый день просовещался в Ново-Огареве с пресс-секретарем Белого дома Пьером Сэлинджером, другом президента Кеннеди и братом знаменитого американского писателя. Во время переговоров Сэлинджер непрерывно дымил сигарами, чем немало раздражал не переносившего табачный дым отца. Своих «куряк» он бы отправил отравлять воздух на балкон, но тут, соблюдая этикет, терпел.

Пришла пора прощаться, и отец вышел проводить гостя к машине.

– Одну минуту, – спохватившись, пробормотал он и, развернувшись, взбежав по ступенькам крыльца, скрылся в доме. Через пару минут отец возвратился, держа в руках узкую полированную деревянную коробку.

– Господин Сэлинджер, – хитро улыбнулся отец, – вы за день совершенно задымили меня своими сигарами.

Сэлинджер попытался оправдаться, но отец жестом остановил его.

– Вы – любитель сигар, и я слышал, что и господин Кеннеди ценит хорошие сигары. Я не курю, однако сигары дарят и мне. Недавно мой друг Фидель Кастро прислал целую коробку. Вот я и подумал передарить их вам. У меня они пылятся без применения, а вы с президентом получите удовольствие.

Отец открыл крышку ящика. В нем аккуратными рядами лежали первоклассные кубинские сигары. На внутренней стороне крышки большие буквы выписывали по-испански: «Cuba libre».

У Сэлинджера загорелись глаза – из-за блокады острова уже больше года он не видел кубинских сигар. На надпись на крышке он не обратил внимания, подарок чисто личный.

Машина быстро домчала Сэлинджера до Внукова. В тот же день он приземлился в Вашингтоне. На аэродроме его ожидали, чтобы незамедлительно доставить в Белый дом. Через час Сэлинджер уже открывал дверь Овального кабинета. Кеннеди попросил его подробно рассказать не только о содержании бесед с Хрущевым, но и о том, где встречались, как выглядел собеседник, улыбался ли или был настроен мрачно. Закончив доклад, Сэлинджер жестом фокусника достал из огромного портфеля коробку с сигарами и протянул ее Кеннеди со словами: «А вот, господин президент, нам с вами королевский подарок от Хрущева». Кеннеди взял коробку, открыл плотно пригнанную деревянную крышку и побледнел. Затем оторопело перевел взгляд с надписи на внутренней стороне крышки на своего пресс-секретаря.

– Как вы пронесли это через таможню? – с ударением на «это» произнес Кеннеди.

– Вы шутите, господин президент, – улыбнулся тучный Сэлинджер. – Я ваш пресс-секретарь. Какая таможня?

«Как он не понимает, – пронеслось в голове Кеннеди, – стоит прессе пронюхать об этих сигарах, и разразится грандиозный скандал. Мало того что президент США курит контрабандные сигары, полученные от премьера советского правительства, так еще эта надпись! Как он не понимает!..»

– Садитесь в машину, возвращайтесь в аэропорт, пройдите таможенный досмотр, как полагается по закону, – потребовал президент.

Двусмысленность ситуации Сэлинджер понимал не хуже президента, но сигары… Таких он не курил со времен Батисты. Кастро знал, что подарить Хрущеву. Выкурить их, и дело с концом.

– Господин пре… – начал было Сэлинджер, но, взглянув на ставшего вдруг неприступным Кеннеди, осекся.

Сэлинджер вернулся в аэропорт, предъявил сигары таможеннику. Тот с любопытством заглянул в ящик и начал деловито оформлять конфискацию.

– Весь день я не мог забыть эти проклятые сигары, – рассказывал мне в 1994 году в США, в Брауновском университете, на конференции, посвященной 100-летию отца, постаревший, еще более располневший и так же дымящий сигарой Пьер Сэлинджер. – И на следующий день я думал о них. Наконец не выдержал, позвонил начальнику таможни, спросил, как они поступили с моими сигарами.

– Уничтожили согласно инструкции, – последовал стандартный ответ. Сэлинджеру ответ показался наглым.

– Конечно, уничтожили, не спеша, сначала одну, потом другую и так до последней, – при этом Сэлинджер почти сладострастно задвигал губами, как бы попыхивая воображаемой сигарой.

Вскоре после ареста Берии Маленков предложил отцу переехать из квартир на улице Грановского в особняки. Он присмотрел два в переулках между Метростроевской и Кропоткинской улицами (ныне соответственно Остоженка и Пречистенка). Отец согласился. За переоборудованием особняков, как и за строительством Ново-Огарева, наблюдали Воля и ее муж. Через некоторое время мы поселились в Еропкинском переулке, а Маленковы – в Померанцевском. Оба участка, Маленковых и наш, сообщались через калитку в разделявшем их каменном заборе.