Видимо, это и объясняло шуточки относительно кроватных пружин. Эротические забавы, в которых ему приходилось участвовать до сей поры, не порождали таких потрясающихся, дерганых ритмов. Он обнаружил, что движется все быстрее, быстрее, что сам начинает кричать, как она.

– Я… думаю… что… я… вот-вот… иииииииии… ууу-уууууу… ааааааааааа…

Эйдриан повалился на Клэр, уже начавшую сдерживать себя, успокаиваясь. Задыхающиеся, потные, они постепенно впадали в подобие бездыханного покоя.

Она стиснула его плечи.

– Ты охеренно прекрасный сукин сын. Господи, как я в этом нуждалась! Ууф!

– Сказать по правде, – выдохнул Эйдриан, – я, кажется, тоже.

Клэр многому научила его в этот триместр.

– Секс не имеет смысла, – говорила она, – если заниматься им молча и механически. Его нужно обдумывать, планировать, как званый обед или крикетный матч. Я говорю тебе, когда пора вставить, как я тебя ощущаю; ты говоришь, что тебе нравится, говоришь, что кончаешь и как ты хочешь, чтобы я двигалась. Просто запомни: тебе ни за что не удастся набрести на мысль или вообразить себе акт, которые настолько грязны и порочны, что я о них никогда и не думала: думала, – да еще и тысячи раз. И это верно для всех и каждого. Когда мы перестаем разговаривать и смеяться, то понимаем, что все закончилось.

Через два дня после окончания триместра директор школы с супругой отправились на званый обед, и вся школа осталась в распоряжении Клэр и Эйдриана. Было холодно, однако они носились голыми по классам, и Клэр валилась на парту, чтобы Эйдриан отшлепал ее по заду; в кухне они кидались друг в друга джемом и жиром, в преподавательской он накачал ее футбольным насосом, в ученической душевой она помочилась ему на лицо, и, наконец, в спортивном зале оба катались и перекатывались по матам, соскальзывая с них, визжа и лихорадочно сотрясаясь.

Потом Эйдриан лежал, глядя на свисающие с потолка канаты. Во время любви чувства его были отключены, теперь, когда все завершилось, он чувствовал ссадину на плече, которым впоролся в дверной косяк, кисловатый запах сала, мочи и джема, покрывавших его с головы до ног, слушал, как под полом шумит в трубах горячая вода, как в кишечнике Клэр накапливаются пузырьки газов.

– Ванна, – сказал он. – Ванна, а после постель. Господи, как я ждал этих каникул.

– Полежи здесь со мной немного.

Тут они неизменно расходились. Эйдриан был лишен способности наслаждаться послесвечением любви.

– Пора помыться.

– Почему, едва закончив любить меня, ты сразу норовишь помыться? Почему не можешь поваляться немного в грязи? – спросила она.

Он подавил привычное посткоитальное раздражение и презрение.

– Не ищи в этом психологических причин, их нет. Я принимаю ванну после любых изнуряющих упражнений. Это не значит, что я кажусь себе грязным (на самом-то деле казался), не значит, что я пытаюсь смыть тебя с моей жизни (на самом-то деле пытался), не значит, что я ощущаю вину, стыд, сожаления или что-то подобное (на самом-то деле ощущал). Это значит всего лишь, что мне хочется в ванну.

– Пидор! – крикнула она ему вслед.

– Лесбиянка! – грянул в ответ он.

Когда он в следующем триместре вернулся в школу, Клэр там уже не было. Ее заменила сорокалетняя баба с одной грудью, которая уж точно была лесбиянкой, что и предоставляло всему прочему персоналу ничем не омраченную роскошь находить ее неотразимо желанной. Они проводили дни в разговорах о том, какая это шикарная женщина, а вечера – в попытках заманить ее в пивную.

– Ваша подружка уволилась, сэр, – сказал Ньютон. – Что вы теперь будете делать?

– Я посвящу остаток жизни тому, чтобы побоями обратить тебя в желе, – ответил Эйдриан. – Это позволит мне забыться.

В утро перед матчем Хант, по присущему ему обыкновению, подсунул под гренок Эйдриана записку. На сей раз то был большой, вырезанный в форме сердца кусок бумаги, покрытый изображениями целующих губ. Все это заходило слишком далеко.

Теоретически гренки для учителей надлежало готовить дежурному по столовой ученику, однако Наперсток давно уже постановил, что никто, кроме него, Эйдриановых гренок жарить не будет. И дрался за это право со всеми. Каждый раз, как Эйдриан спускался в столовую, на его тарелке лежали два гренка с посланием под ними, обычно не более безобидным, чем «Ваш гренок, сэр…» или «Каждый ломтик обжарен вручную по традиционной методе наследственным мастером». Однако любовные письма – это было уже чересчур.

Эйдриан глянул через столовую туда, где сидел Хант. Мальчик порозовел и слегка помахал ладонью.

– Что вам подсунул нынче Хант-Наперсток, сэр? – спросил Раддер, староста, сидевший рядом с Эйдрианом. Ханта прозвали «Наперстком» по причинам вполне очевидным, а также потому, что считали его туповатым.

– О, ничего, ничего… обычную околесицу.

– Готов поспорить, что это не так, сэр. Мы сказали ему, что нынче День святого Валентина.

– Но День святого Валентина, дражайший мой Раддер, выпадает на четырнадцатое февраля да так на нем до пятнадцатого того же месяца и лежит. И если даже ваши глупейшие речи утомили меня настолько, что я заснул на четыре месяца, нынче у нас все равно июнь. Что иное, в конце-то концов, способно объяснить вашу крикетную белизну?

– Я знаю, сэр. Однако мы сказали ему, что День святого Валентина сегодня. Подшутили над ним.

– Ну что же, если королеве дозволено иметь два дня рождения, почему не предоставить Ханту-Наперстку право праздновать два Дня святого Валентина?

– Он сказал мне, – сообщил Раддер, – что если не получит от вас валентинку, то удавится.

– Сказал – что? – белея, спросил Эйдриан.

– Сэр?

Эйдриан сцапал Раддера за руку:

– Что он сказал?

– Мне больно, сэр! Это было всего лишь шуткой.

– Вы считаете самоубийство поводом для шуток?

– Нет, сэр, мы просто…

Наступило молчание. Мальчики, сидевшие за его столом, уткнули носы в тарелки с кашей. Сердиться или прибегать к насилию – это было не в духе Эйдриана.

– Простите, ангелы мои, – сказал Эйдриан и попытался изобразить смешок. – Почти не спал этой ночью. Трудился над пьесой. Дело либо в ней, либо в том, что я понемногу съезжаю с ума. Сами знаете, теперь полнолуние, а у меня в семье отмечались случаи ликантропии. Дядя Эверард превращался в волка при первых же звуках главной темы из «Перекрестков».

Раддер хихикнул. Неловкий момент миновал.

– Ну-с, похоже, день сегодня будет хороший. Голосую за то, чтобы перед отъездом погрузить в микроавтобус ящик «коки». Сами знаете, что за чай подают на матчах в Нарборо.

Последовало могучее «ура». Другие столы с завистью оглядывались на этот. Подопечным Хили всегда было весело.