— Почему же ты молчал?

Они сидели в гараже, на старых ящиках, смотрели друг на друга. Смотрели так, словно ощупывали, словно не верили в происходящее. Странная, почти мистическая история. Друг детства никак не мог собраться с мыслями, выдать последнее, решительное обвинение.

— Так почему ты мне ничего не сказал раньше? Чего ты ждал, Руслан?

— А кто ты?

— Я? Иван Мукаев, следователь прокуратуры…

— Это ты брось. Выучил уже, знаю. Я в больницу к тебе пойти не решался. Не показалось это странным? Друг детства — и ни разу не навестил. Потому что боялся. Я догадывался, что ты хочешь его убить. Возможно, для того, чтобы скрыть следы, репетиции проводишь. Все эти развороты, прикуривания… Я, когда тебя увидел в кабинете первый раз после болезни, насторожился. Сначала подумал, что ты придумал себе амнезию и слегка придуриваешься. Под дурачка косишь. Присмотрюсь повнимательнее: вроде он, а вроде и не он. Ну не Ванька Мукаев! Проблема в том, что я не знал того. Как он себя вел, как ходил, как разговаривал. Я знал только тебя. Лицо, фигура, улыбка — ну, все твое. А поступки… Потом начали всплывать твои вещи. Главное, это удостоверение. Именно тебя, следователя Мукаева, ударили в доме Сидорчука по голове. Тебя неделю накачивали наркотиками, тебя выкинули без памяти на шоссе. Тебя подобрали, отвезли в психушку. Ты Иван Мукаев. Теперь спрашиваю: ты сам-то в это веришь?

— Не знаю. Иногда верю, иногда нет. Иногда в зеркало смотрю и сам себя спрашиваю: «Кто я?» Но ведь это же бред! Полный бред! Словно бы из двух людей получился кто-то третий. Он странный человек, этот третий. У него есть вещи обоих. И он словно колеблется и никак не может выбрать, кем быть. Ты-то что думаешь, Руслан?

Капитан Свистунов вдруг поднялся, хлопнул его по плечу:

— Не тушуйся. Ты — Ванька Мукаев, и точка. Просто ты стал как-то… честнее, что ли. Благороднее. Ну, забыл матерные слова. Ну, водку перестал трескать. Ну, жену вдруг полюбил. Бегать по утрам стал. Что в этом ненормального? И не в таком виде люди с того света возвращаются.

— Так что мне теперь делать?

— Главная загвоздка на самом деле — пистолет. Если бы мужчину, найденного в Горетовке, убили из пистолета следователя Мукаева, все было бы проще и понятнее. Я бы нашел способ тебя прикрыть. Ну, сделал глупость, да и черт с ней. Кто не без греха? Но теперь есть только одна ниточка, за которую можно вытянуть правду.

— Сидорчук?

— Да. Илья Сидорчук.

— А про кассету ты ничего не слышал?

— Про какую кассету? — Друг детства удивленно вытаращил глаза.

— Сам не знаю. Цыпин что-то говорил. Они с Сидорчуком весьма откровенно побеседовали. Да, надо как следует обо всем этом подумать… Ну, я тогда пойду?

— А гайку-то?

— Какую гайку?

— Жизнь-то, Ваня, продолжается. Мне надо сегодня мамашу проведать. И жену на природу вывезти.

— Извини, я забыл, как ее зовут. Встретились на лестнице.

— Лена.

— Да. Наверное, Лена. Значит, это ты меня спасал?

— Так мы, Ваня, с тобой теперь того… Расплатились.

— Да забудь ты про это!

— Нет. Не забуду. И то, что ты сказал, когда сюда пришел, тоже не забуду. Как странно получается: вроде соперничали всю жизнь, и бабу ты у меня увел. А все равно ближе тебя у меня никого нету. Что баба? Хоть бы и жена. Все равно ведь не поймет, потому что баба. И есть вещи, с которыми к ней не пойдешь.

— Это ты зря. По-моему, ближе жены никого нет. Особенно если с матерью не очень ладишь.

— Крепко, видать, оно тебя зацепило. В общем, считай, что экзамен сдан.

— Какой экзамен?

— На любовь. И позвони завтра. Обязательно позвони. Мы на этого Сидорчука форменную облаву устроим. Никуда не денется, гад. Весь район на уши поставим.

— Давай ключ. Отвернем гайку — и я пойду.

Он надел старую джинсовку Руслана, залез вместе с другом детства под «Жигули». Держал гайку ключом, а Руслан несколько раз ударил по ключу молотком. Каждый удар отдавался в голове болью. Неужели это из-за препарата, которым его накачивали в подвале дома Ильи Сидорчука? Ведь есть теперь виновный — Сидорчук. Скрипнул зубами: убить.

— Ты чего, Ваня?

— Пойду. Помощь больше не нужна?

Друг детства отрицательно качнул головой. Он вылез из-под «Жигулей», снял куртку.

— Ваня, а где твой пистолет? — глухо спросил Руслан из-под машины.

— У меня в сейфе. Где ж еще?

— Ты смотри, того… Не балуй.

Ничего не ответил, зашагал прочь. Сначала в прокуратуру. Надо как-то пережить этот день. Состряпать новое постановление на задержание гражданина Сидорчука Ильи Михайловича, теперь уже по подозрению в убийстве, подписать его у заместителя прокурора. Сказать, чтобы объявили в розыск, тем более что нарушил подписку о невыезде: подался в бега. Пусть фотографии по городу расклеят, дадут информацию на телевидение. «Разыскивается особо опасный преступник. Приметы: рост…»

Хана тебе, гражданин Сидорчук. И очень кстати он вспомнил, что там, где заканчивается городской парк, начинается Нахаловка. А дом свой Илья Сидорчук строит как раз около двух лет.

Ночь

Антициклон, с месяц неподвижно висевший над Центральным районом европейской территории страны, уходил на восток. Уходил бурно, стремительно вытесняемый грозовыми фронтами. Фронты эти надвигались со всех сторон. Черные тучи, словно дым от гигантского костра, весь день клубились в небе. Гроза собралась только к ночи, но какая гроза!

После такой жары весь воздух, казалось, высох до состояния сухого пороха, и теперь от малейшего электрического разряда, словно от огонька спички, взрывался с оглушительным треском. И когда Зоя погасила в спальне свет, там не стало темно: молния сверкала почти беспрерывно, и так ярко, словно фейерверк на карнавальном шествии. Только было не весело, а страшно.

— Господи, господи! — Зоя испуганно зажимала ладошкой рот при каждом таком сполохе и громко охала: — А как же там в деревне?

Он тоже переживал за детей, но надеялся, что обойдется. На крыше громоотвод, да и само возгорание дома от молнии вещь довольно редкая. Обойдется. Он, как и Зоя, не мог уснуть, лежал, вздрагивая от каждой вспышки.

Это напоминало то, что творилось у него в голове. Иногда даже в такт. Вспышка — и какое-нибудь яркое воспоминание. Только страх мешал сосредоточиться. Вспышка, короткий, ослепительный свет, и глухой ужас.

— Господи, господи!

Вечером он был на стоянке, сидел в черном «Мерседесе». После разговора с Русланом чувство гордости куда-то ушло. Теперь он думал об этом с ужасом: моя машина. И с не меньшим ужасом: мои деньги. Все это взялось из какого-то кошмара. Он чувствовал, что и машина и деньги — это две болевые точки, давить на которые — значит причинять себе невыносимые страдания. Он совершил что-то бесчестное. Ужасное и бесчестное. И хотел это исправить, когда шел к Москве.