Впрочем, не совсем пуста. Над головой Дюкра, загораживая обзор, толпились сотни бабочек-плащовок. Они летели не на хиссарские огни, а на пир, поскольку питались мертвечиной. Казалось, все плащовки Панпотсун-одхана неслись сейчас к Хиссару.

Дюкр смотрел на мелькание радужных крылышек. Они ничем не угрожали историку, но ему стало страшно. «Вестники смерти многочисленны и разнообразны». Дюкр сдвинул брови, пытаясь вспомнить, где он слышал эти слова. Наверное, то была фраза из нескончаемых песнопений в честь Клобука. Жрецы распевали их в Анте, празднуя сезон Тления.

В сумраке показались первые домишки хиссарской окраины. Лачуги и хижины громоздились на вершине холма, обрывавшегося к берегу. Здесь уже пахло не пылью песчаной бури, а дымом. Пахло разрушенным городом, гневом и слепой ненавистью. До чего знакомый запах! Дюкр вдруг почувствовал себя очень старым.

Дорогу перебежали двое ребятишек и скрылись в тени лачуг. Один из них хохотал: громко, почти безумно. Такой смех и в устах взрослого страшен, а тут ребенок. Историка передернуло. По спине опять поползли мурашки.

«Неужели меня уже пугают дети? Пугают, потому что я здесь чужак».

Пожаров в городе хватало. В отсветах пламени переливались крылышки плащовок. Хищные бабочки то скрывались в струях Дыма, то выныривали снова. Историк подъехал к тому месту, где дорога становилась главной городской улицей. От этого места отходила еще одна дорога, ведущая в расположение имперской армии. Над казармами поднимались клубы черного дыма. Высоко в небе их подхватывал ветер пустыни и нес к морю.

«Этих хваленых вояк порубили прямо в постелях». Хвастливые слова мятежника вдруг обрели зловещую правдоподобность.

Хиссар продолжал гореть. Рушились пылающие балки перекрытий; не выдерживая жара, лопались кирпичи, на мелкие кусочки разлетались каменные плиты. И кругом был дым, разноцветный дым. Из центра города все еще слышались крики. С кем еще воевали мятежники? Или, очистив город от малазанцев, они вспомнили про старые счеты?

Вытоптанная земля напоминала о лагере торговцев, где Дюкр и Сормо видели гадание, возвестившее о скором появлении вихря Дриджны. Похоже, кочевники ушли отсюда совсем недавно, оставив горы отбросов, в которых теперь с упоением рылись бродячие городские псы.

По другую сторону дороги возвышались стены Имперской цитадели. Дюкр поехал шагом, затем остановился. Историк сразу понял: без магии здесь не обошлось. Маги мятежников нанесли четыре удара, и каждый пробил в стене проем, достаточный для прохода шеренги солдат. Вместе с обломками камней, повсюду валялись убитые. Почти ни на ком из мятежников не было доспехов. Дюкр взглянул на раскиданное оружие нападавших. Старинные копья, мясницкие тесаки, лопаты, вилы.

Чувствовалось, Седьмая армия стояла насмерть. Магия не спасла мятежников: малазанцы косили нападавших десятками. Дюкр пригляделся. Убитые малазанские солдаты были в полном боевом облачении. Значит, Кольтен все-таки предчувствовал нападение. Вдруг кому-то из малазанцев все же удалось вырваться? В душе историка слабо шевельнулась надежда.

Взгляд историка переместился чуть дальше. Перед внутренними воротами Имперской цитадели, рядом с телами хиссарцев, он увидел два лошадиных трупа. И ни одного мертвого малазанского копьеносца. Либо они каким-то чудом сумели выбраться отсюда без потерь, либо у них нашлось время забрать убитых и раненых товарищей. Похоже, малазанцы действовали не впопыхах, а весьма организованно.

«Кто же их вел? Кольтен? Балт?»

Дюкр обвел глазами мостовую. Он вспомнил, как совсем недавно шел по этой улице, направляясь на первую встречу с Кольтеном. Тогда улица была пуста из-за проливного дождя, сейчас — из-за мятежа. На камнях мостовой и под ореховыми деревьями лежали только трупы. Если бои еще не закончились, они переместились в самый центр Хиссара. Дюкр слез с лошади и подошел к одному из проломов в стене, старательно обходя липкие от крови камни. Большинство нападавших, как он понял, были убиты «ежами» — стрелами, чьи головки усеяны металлическими колючками. Стреляли почти в упор, и практически каждое попадание оказывалось смертельным. Многочисленной, но скверно вооруженной и не умеющей воевать толпе противостояла армия. По другую сторону ворот Дюкр не увидел ни одного трупа.

На плацу было пусто. На случай, если толпа все же прорвется через проломы, малазанцы возвели дополнительные заграждения, но они не понадобились.

Все указывало на то, что и казармы, и здания Имперской цитадели подожгли… сами малазанцы. Зачем? Возможно, Кольтен решил показать мятежникам, что Седьмая армия и викан-цы не собираются отсиживаться за стенами. Стало быть, они построились в колонны и выступили в город. Но как далеко они сумели продвинуться?

Дюкр вернулся туда, где оставил лошадь, и вновь забрался в седло. Он и не заметил, как рассвело. Над Малазанским кварталом все еще клубился дым. Утро было непривычно тихим. Пугающе тихим, ибо Хиссар просыпался рано, и в такой час на его улицах вовсю кипела жизнь. Трупы убитых вдруг показались Дюкру карнавальными чучелами, которых уставшие веселиться горожане бросили где попало. Он бы почти поверил в эту бредовую мысль, если бы не плащовки, густо облепившие каждого мертвеца.

Уши Дюкра ловили отдельные крики. Где-то далеко лаяли собаки, мычали мулы. Подожженные здания продолжали гореть. Их было некому тушить, и огонь находил себе все новую и новую пищу.

На подъезде к Малазанскому кварталу Дюкр увидел первые следы кровавой бойни. Судя по всему, мятежники вломились сюда одновременно с началом штурма Имперской цитадели. Атака была яростной и совершенно неожиданной для богатых торговцев и знати, жившей в этом месте. Дома охранялись, но могли ли малочисленные караульные сдержать натиск обезумевшей толпы? Их смели. Теперь никто не мешал мятежникам выволакивать на улицу целые семьи. Расправа была скорой.

Лошадь Дюкра опасливо пробиралась между телами. Историк закусил губы, не позволяя разуму воссоздавать картины недавних безумств… У мужчин были вспороты животы. Но этим зверства мятежников не кончились. Выдернутыми кишками они душили зверски изнасилованных женщин. Жен, матерей, дочерей, сестер. Детям постарше разбивали черепа, младенцев насаживали на острые железные прутья, на каких тапухаралы обычно носили свою снедь. Зная нравы Семиградия, Дюкр предположил, что приглянувшихся женщин и девушек мятежники забрали с собой.

Имперский историк становился все отрешеннее. Он — свидетель. Только свидетель. Его сердце и чувства должны оставаться холодными и сосредоточенными, иначе случившееся захлестнет и опрокинет его, лишив рассудка. Он ощущал эту грань. Безумие подстерегало его на каждом шагу, терпеливо, будто змея, выжидающая жертву. Дюкр знал: он не имеет права сойти с ума. Кто же тогда запомнит все это? Он знал и другое: чувства запоздало ему отомстят. Картины чужих страданий ворвутся в его сны, и он будет просыпаться весь в поту, с дрожащими руками. А его вера в империю даст новые трещины.

Улица, по которой ехал Дюкр, пересекала площадь. Там историк ожидал увидеть новые следы кровавых забав мятежников, но увидел совсем другое. На площади мятежникам устроили засаду и перебили всех. По ним стреляли из арбалетов. Из многих трупов стрелы были извлечены; остались лишь сломанные. Дюкр спешился и поднял одну из стрел. Виканцы! Картина случившегося начинала проясняться.