— Мягко говоря.

— И много ты знаешь? — осторожно спрашивает она. — О доме? Обо всем этом?

— Скажем так, — начинает Либби, — для меня все несколько сложно. Начнем с того, что приемные родители всегда говорили мне, что мои биологические родители погибли в автокатастрофе, когда мне было десять месяцев. Затем я прочла в статье Миллера, что мои родители были членами секты, что имело место групповое самоубийство и что за мной присматривали цыгане. Затем, пару вечеров назад, мы с Миллером были в доме, на Чейн-Уолк, как вдруг появился этот тип. Хотя было уже довольно поздно. И он заявил нам… — она на миг умолкает. — Он заявил нам, что его зовут Фин.

Клеменси делает большие глаза и ахает.

— Фин? — уточняет она.

Либби неуверенно кивает.

Глаза Клеменси полны слез.

— Ты уверена? — говорит она. — Ты уверена, что это был Фин?

— Так он нам сказал, мол, его имя Фин. Он сказал, что вы его сестра. Что он уже много лет не видел ни вас, ни вашу мать.

Она качает головой.

— Но ведь он был таким больным, когда я оставила его в доме. Совсем больным. И мы везде искали его, я и моя мать. Искали повсюду. В течение долгих лет. Мы заглянули в каждую лондонскую больницу. Бродили по паркам, глядя на спящих на скамейках бездомных. Все ждали и ждали, когда он внезапно появится на нашем пороге. И он так и не появился, и в конце концов… мы решили, что он, скорее всего, умер. Иначе почему он не вернулся? Почему он не пытался найти нас? Ведь, будь он жив, он бы наверняка нас искал, не так ли? — Женщина на миг умолкает. — Вы точно уверены, что это был Фин? — снова спрашивает она. — Опишите мне, как он выглядел.

Либби описывает очки в роговой оправе, светлые волосы, длинные ресницы, полные губы. Клеменси кивает.

Затем Либби рассказывает ей о роскошной квартире и персидских кошках. Она повторяет шутку про кота по имени Дик, и Клеменси качает головой.

— Нет, — говорит она. — Это не похоже на Фина. Совсем не похоже. — Она вновь умолкает и задумчивым взглядом окидывает комнату. — Знаете что? — говорит она в конце концов. — По-моему, это может быть Генри.

— Генри?

— Да. Он был влюблен в Фина. Совершенно безответно. До помешательства. Он вечно пялился на него. Одевался, как он. Подражал его прическе. А однажды даже пытался его убить. Толкнул его в реку. Держал его голову под водой. К счастью, Фин был сильнее Генри. Крупнее. Он смог отбиться. Вы в курсе, что Генри убил кошку Берди?

— Что?

— Отравил ее. Отрезал ей хвост. А оставшуюся часть тела бросил в реку. Так что тревожные звоночки были всегда. Согласна, такое нехорошо говорить о ребенке, но, по-моему, у Генри имелась склонность к насилию.

Я не убивал кошку Берди. Боже упаси. Но да, она умерла из-за меня.

Я химичил с белладонной, готовя очередную снотворную настойку, правда, чуть посильнее той, которую я дал Дэвиду и Берди, чтобы попасть в их комнату, и которая бы вызвала не такое короткое «временное оцепенение». Я решил проверить ее на кошке, полагая, что, если той это не повредит, значит, моя настойка безопасна и для людей. К сожалению, кошке это навредило. Урок был усвоен. Следующая настойка была гораздо слабее.

Что касается кошачьего хвоста, если сказать «я отрезал ей хвост», то это звучит слишком грубо. Я просто взял его себе. Он был красивый, мягкий, разноцветный. Тогда у меня не было ничего своего, тем более ничего мягкого, потому что у меня все забрали. Ей же он был больше не нужен. Так что да, я взял кошачий хвост. И — очередные фейковые новости — я не бросал дохлую кошку в Темзу. Как я мог это сделать? Я ведь не мог покидать дом. Кошка и по сей день закопана в земле в моем аптекарском огороде.

Что касается того, что я, мол, толкнул Фина в Темзу, то это категорически неверно. Правдой может быть лишь то, что Фин толкнул меня во время борьбы, которая завязалась между нами после моей попытки толкнуть его.

Да. Такое могло быть. Он сказал, что я пялюсь на него.

— Я пялюсь на тебя, потому что ты красивый, — сказал я.

— Ты чокнутый, — сказал он. — Почему ты всегда такой странный?

— Разве ты не знаешь, Фин? — сказал я. — Ты не знаешь, что я люблю тебя?

(Прежде чем судить меня слишком строго, вспомните, что перед этим я принял ЛСД. Я был не в себе.)

— Прекрати, — сказал он. Было видно, что он смутился.

— Пожалуйста, Фин, — умолял я. — Прошу тебя. Я люблю тебя с той самой минуты, как увидел тебя, — и тогда я попытался поцеловать его. Мои губы коснулись его губ, и я на миг подумал, что он ответит на мой поцелуй. Я до сих пор помню мой шок, мягкость его губ, крошечный вздох, который прошел из его рта в мой.

Я прикоснулся к его щеке, и тогда он оторвался от меня и посмотрел на меня с таким неприкрытым отвращением, что мне показалось, будто сердце мне пронзил острый меч.

Он оттолкнул меня, и я едва не упал навзничь. Поэтому я толкнул его, а он толкнул меня. И я снова толкнул его, а он меня, и я полетел в воду, и я знал, что он сделал это не нарочно. Но я поступил некрасиво, когда не стал разубеждать его отца, когда тот подумал, что Фин сделал это нарочно. Это по моей вине его надолго заперли в комнате, я же никому так и не сказал, что это произошло случайно. Он тоже никому не сказал, что это произошло случайно, потому что тогда бы ему пришлось сказать, что он сделал это потому, что я поцеловал его. А признание хуже этого просто невозможно было придумать.

Однажды летним вечером, ближе к середине июня, я услышал, как моя сестра замычала.

Других слов для этого звука не подберешь. Она мычала, совсем как корова.

Это продолжалось какое-то время. Она лежала в запасной спальне, специально подготовленной для нее. Клеменси и меня отогнали от двери. Нам было велено идти в свои комнаты и не высовывать носа, пока нам не скажут, что мы можем вернуться.

Мычание продолжалось много часов.

А затем, примерно в десять минут после полуночи, раздался детский плач.

И да. Это была ты.

Серенити Лав Лэм. Дочь Люси Аманды Лэм (14 лет) и Дэвида Себастьяна Томсена (41 год).

Я увидел тебя лишь через несколько часов, и должен признаться, что ты мне очень понравилась. Твое лицо напомнило мне тюлененка. Ты не мигая уставилась на меня, и у меня возникло чувство, что ты меня заметила. Меня уже давно никто не замечал. Я позволил тебе взять твоей крошечной ручкой меня за палец, и это было удивительно приятно. Я всегда думал, что ненавижу младенцев, но, возможно, я ошибался.

А потом, через несколько дней, тебя отняли у моей сестры и перенесли в комнату Дэвида и Берди. Мою сестру привели наверх и вернули в комнату, которую она делила с Клеменси. По ночам я слышал, как ты плачешь внизу и как моя сестра плачет в соседней комнате. Днем ее приводили вниз, чтобы сцедить грудное молоко в какую-то средневековую штуковину. Затем молоко наливали в средневекового вида бутылки, а мою сестру вновь отправляли наверх, в ее комнату.