В поисках дополнительного, а заодно и приятного, лекарства от своих болячек с 1883 года Берти стал проводить как можно больше времени на Французской Ривьере, сбегая от промозглой английской погоды в феврале и марте. Французской Ривьерой англичане прозвали южное побережье к востоку от Канн, на всякий случай напоминая французам о том, что до 1860 года эта область принадлежала Италии. У французов не было собственного названия для Ривьеры до 1887 года, когда писатель Стефан Льежар заметил, что «этот берег, купающийся в солнечных лучах, заслуживает того, чтобы окрестить его Лазурным». Французы тотчас подхватили это название Cote d'Azur ("Лазурный Берег) в пику англичанам.

Берти был отнюдь не первым среди королевских особ, кто завел привычку зимовать на юге Франции. Оставляя за скобками таких королей, как Ричард Львиное Сердце, наведывавшегося сюда вовсе не за тем, чтобы подлечиться, следует вспомнить, что двоюродный прапрадед Берти, герцог Йоркский, брат Георга III, первым сбежал в Ниццу зимой 1764 года. Город этот с тех пор стал так популярен у британцев, что в начале XIX века даже приобрел собственную Promenade des Anglais (Английскую набережную), строительство которой финансировал преподобный Льюис У эй, чтобы экспаты могли прогуливаться вдоль берега, не спотыкаясь о крупную гальку. В самом деле, как-то нехорошо получается – приехал человек для поправки здоровья, а уезжает со сломанной лодыжкой.

А тут и Монако с середины 1860-х годов стало предлагать коктейль из морских купаний и азартных игр, и в 1878 году курорт настолько разбогател, что заказал строительство нового казино Шарлю Гарнье, архитектору Парижской оперы. Это закрепило репутацию княжества как райского местечка, где можно потерять лишние фунты (в обоих смыслах этого слова).

Ментон, расположенный чуть дальше по побережью в сторону Италии, был еще одним курортом, обустроенным британцами. Манчестерский доктор по имени Джеймс Генри Беннет приехал сюда в 1859 году в поисках более чем приятного уголка, где можно спокойно умереть от хронического заболевания легких, и обнаружил, к своему удивлению, что ему стало значительно лучше. Он открыл собственный врачебный кабинет и написал книгу под названием «Ментона (орфография автора) и Ривьера как идеальный зимний климат». В своем трактате он отвергал города южного направления: Турин – как слишком туманный, Рим – как рассадник малярии, а Неаполь – как очаг холеры, – и расписывал достоинства Ментона с его мягкой погодой и невероятной чистотой, которую считал заслугой местных жителей, собирающих собственные экскременты для использования в качестве удобрения. «Они ревностно следят за тем, чтобы ни капля их навоза не попало в море», – писал он. Доктор Беннет мог дать Берти еще один полезный совет: «Невозможно совмещать заботу о здоровье с удовольствиями».

К успешному доктору вскоре потянулись английские пациенты, среди которых был и Роберт Луис Стивенсон, и лет через десять Ментон стал одним из самых фешенебельных зимних курортов на Средиземноморском побережье.

Канны между тем из рыбацкой деревушки тоже превратились в шумный курорт, и тоже не без участия британских иммигрантов. Этот уголок был открыт в 1834 году, когда некий лорд Генри Брум и Во (англичане произносят его имя как «Брум энд Вакс», что в переводе «метла и пылесос») зимой привез в Италию свою дочь, страдающую легочным заболеванием. Однако в Ницце граница оказалась закрыта из-за вспышки холеры, поэтому отец и дочь остановились переночевать в Каннах, где, видимо, вкусили превосходного bouillabaisse[277]. Наутро лорд Генри взглянул на залив и решил, что ему вовсе незачем ехать в Италию; он купил участок земли, построил виллу и уже вскоре приглашал своих знатных друзей присоединиться к нему и поселиться в этом славном местечке. На лесистых склонах, как грибы после дождя, стали появляться виллы, и лорд, умелый оратор (или скорее упорный – однажды он выступал в палате общин в течение шести часов подряд), убедил французское государство раскошелиться на строительство достойной пристани. Это привлекло толпы туристов на яхтах, которые потянулись на юг, где климат был не таким бодрящим, как в Каузе[278].

В 1837 году в Канны прибыл некий Джон Тейлор, агент по недвижимости, и дело пошло: городок запестрел рекламой «приморских апартаментов класса люкс», «домиков мечты под солнцем» и «потрясающих видов». Целебный климат тоже служил приманкой, и в конце 1830-х годов сюда зачастили сибариты со всей Европы, которых привлекали морской воздух, солнце круглый год и то, что один французский историк города назвал «растительными запахами»[279]. В Каннах начали открываться термальные курорты, предлагающие лечение легочных и желудочных заболеваний, подагры и болезней почек – одним словом, практически всех недугов, вызванных злоупотреблением алкоголем, беспрерывным курением и обжорством – всем, чем грешила элита, в том числе и Берти.

Он стал завсегдатаем местных курортов и, по словам его будущего телохранителя Ксавье Паоли, был хорошо известен на побережье в середине 1870-х годов. В 1878 году, когда Ксавье Паоли, тогда еще рядовой полицейский, впервые увидел Берти сходящим с поезда в Ницце, станционный смотритель кивнул на него и сказал: «Он знает каждого в Ницце, и мы его обожаем».

С 1883 года Берти избрал местом своего зимнего отдыха Канны, возможно, еще и потому, что, наслушавшись его хвалебных отзывов о Ривьере, королева Виктория повадилась ездить в Ниццу и Ментон. Лучше все-таки было держаться от нее подальше. Вряд ли бы принцу удалось повеселиться от души, если бы королева в траурных одеждах постоянно маячила перед глазами.

Но не только Берти и Виктория представляли королевскую элиту на побережье; каждую зиму местные газеты перечисляли имена заезжих монархов даже из таких далеких стран, как Россия и Бразилия, что уж говорить об ордах европейских аристократов. Ксавье Паоли считает заслугой Берти то, что Ривьера стала очень модным местом.

«Канны были его штаб-квартирой… но его королевство простиралось до Ментона и Ниццы, – говорит Паоли. – Каждый из этих курортов соревновался за честь принять его у себя, и он весьма поспособствовал их процветанию за счет привлечения огромной британской колонии». Еще до того как стать полноправным монархом, продолжает Ксавье Паоли, Берти был «королем Лазурного Берега, и в том, что касалось развлечений, все допускалось только с его согласия».

А развлечения Берти на южном побережье включали в себя (в произвольном порядке) азартные игры, рестораны, посещение театра, любовные утехи и прогулки на яхте. Когда он начал регулярно, раз в год, приезжать в Канны, город уже был блистательной столицей светской жизни – с банкетами, костюмированными балами, гала-вечерами в театре, регатой и спортивными событиями вроде скачек и стрельбы по голубям, неформальными посиделками, так называемыми le five o’clock (чаепитиями) с игрой в крокет. Хотя на самом деле, начиная с 1880-х годов, самым большим удовольствием для Берти была возможность подышать теплым морским воздухом Франции вместо лондонского смога и влажных паров Сандрингема.