И как-то незаметно на смену пестрой толпе корявых, но живых пришли стройные ряды хорошо форматированных. Что сами тренеры, что их заказчики, что клиенты – все как бы договорились считать, что так – как бы правильно.

И телевизор стало скучно и стыдно смотреть примерно тогда же, и в язык стали возвращаться обороты позднего советского «канцелярита», а от его объятий с корпоративным инглишем уродились новые химеры, и вот уже мы финализируем рейтинги инновационных образовательных проектов.

О, йаду мне, йаду…

Как заметил Лев Рубинштейн: «Пришло время бархатной реставрации, время бесшумной фундаментализации всех сфер общественной и культурной жизни. Сама идея культурного пространства, где сформировалась и бытует свободная, ироничная, непочтительная интонация, с точки зрения новых времен – всего лишь затратный анахронизм. Новое время – новые песни – о главном, разумеется. И новые ценности – разумеется, вечные»[1].

И смотрите, как бесшумно и неотвратимо теряют смысл самые обычные слова вроде «сочинения» или «выбора». Когда сочинения больше не сочиняют, на выборах не выбирают, а по «телефону доверия» – вот прелесть-то! – доносят, это симптом, господа представители речевых профессий. Мутации такого рода предполагают плотный «радиационный фон», спасайся, кто может!

Потому что для профессионала нет ничего губительнее, чем регулярное произнесение и выслушивание бессмыслицы, которая не признается в этом своем свойстве, вполне самодовольна и уверена в своей нормальности.

В отличие от лимериков, частушек-нескладух и абстрактных анекдотов, которые по-честному безумны и оттого в небольших дозах как раз душеполезны: «Пароход плывет по Волге, телеграфный столб задел – Вся любовь моя пропала на семнадцатом году…», «О бойся бармаглота, сын… Глокая куздра, на помощь!».

И вот что я вам скажу, коллеги.

Человек думает более или менее так же, как говорит (не путать с «говорит что думает»).

Мало у кого мышление и речь не связаны, и это уж совсем особенные люди. Мы придумываем, прописываем и ведем свои тренинги точно так же, как думаем и как говорим.

Смотрите, вот мы выясняем у заказчика его потребности и прочее – обычная тренерская кухня. Выясняем, по сути, о чем и зачем будем «разговаривать» на тренинге. Вот мы встретились с группой и даем первые инструкции или озадачиваем ее вопросом. Группа нам так или иначе отвечает, начинается общение. Борьба, дуэт или танец – но мы вступаем в диалог. Подбираем свои шаги, решаем, какое упражнение или иная «игрушечка» будет уместна; сегодня и вот с этими именно людьми пойдет не то, а это, – точно так же, как подбираем слова в разговоре.

Наш «месседж» может быть составлен (оформлен) по-разному. То, как люди нам отвечают словами или действием, меняет наше понимание уже случившегося – и, разумеется, меняет следующий шаг.

Мы и эти люди взаимозависимы, взаимообусловлены. По крайней мере, здесь и сейчас. Мы чего-то друг от друга хотим, как минимум понимать и быть понятыми (не в высоком смысле, а в прямом). Можно не продолжать. Мы не только думаем так же, как говорим. Мы и действуем так же. И все влияет на все…

Да, кстати, о птичках…

Начинающего «выгорать» тренера видели, в его пустые глаза заглядывали? Слышали бодрые рассказы об «одном проекте», который уже «прописан»? Только вот работы многовато и как-то оно все… достало. В отпуск, наверное, пора. И с видимым облегчением разговор сворачивает на предметы вроде бы живые и даже приятные, но – странное дело! – вы как будто знаете наперед все, что будет сказано. И самое главное – как. Очень это скверный признак. Не поможет тут дайвинг, серфинг и рафтинг. Тут иное.

Все более плоские шутки спивающегося соседа. Гладкая бессмыслица протокольного доклада. Причитания старушки в легком маразме. Тупая уличная брань… Мы видим признаки временной или окончательной, умышленной или невольной деградации. И наступать она может и от причин физиологических, и от систематического использования «порченой» речи. Это же еще и порченая картина мира: как корабль назовешь, так он и поплывет…

Есть у меня один знакомый. Бизнес, переговоры, разработчики, производство – все как у людей. И стал этот достойный господин замечать, что речь его беднеет, уплощается, портится. Переписка по «мылу», знаете ли, да еще «на языке Шекеспеара» – о если бы! – позволяет обходиться десятком-другим клише. Этого достаточно, и ладно. Разговоры «по делу» тоже не блещут речевой креативностью – и тоже ладно. Читать доводится все больше обзоры, писать их же – и опять же ладно.

Но будучи человеком тонким и сохранившим уши, глаза и способность к самонаблюдению, он вовремя почуял неладное: первые признаки речевой деградации. Труднее стало подыскивать синонимы, говорить и думать одновременно, вспоминать с юности знакомые и любимые цитаты, каламбурить, что-то объяснять другими словами…

А поскольку человек он самостоятельный, решение тут же сам и нашел: стали они с женой летом в деревне по очереди читать друг другу вслух: Плутарха, «Записки охотника», «Чукоккалу» и даже «Собаку Баскервилей». Уютно, по-домашнему, не помногу – часок в день, когда дела сделаны и можно расслабиться. Здоровый инстинкт речевого самосохранения подсказал посильную и приятную форму реабилитации, и тут уж я снимаю шляпу и склоняюсь в почтительном поклоне: спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и такое бывает.

Мораль? Извольте.

Языковую личность нельзя разрушать, господа. Хотя бы свою.

Говорите, требования рынка, формат, корпоративная культура? Да, их надо учитывать. Как любые «требования», куда ж без них. Как временную необходимость говорить на языке «принимающей стороны»: вежливость и не более. Африканская пословица гласит: «В деревню, где живут одноногие, идут на одной ноге». Конечно, можно – и даже нужно – упрощать свою речь время от времени, если «деревня одноногих», увы, возомнила о себе и диктует требования. Выполнить их не так уж сложно, и вреда от этого не будет. Важно только не растворяться в них без остатка: «механический соловей» годится, только пока не надоест или не сломается.