– Матка боска! Так это вы двое украли «Челси»! – Каретников хлопнул себя по лбу. Унылая гримаса исчезла с его лица, глаза засверкали. – Офигеть! Вот это материал! Интервью мне дадите? Само собой, на условиях полной анонимности… Если, конечно, вас уже не ангажировал кто-то другой или вы сами не практикуете гонзо-журналистику…

– Что вы! Что вы! – церемонно расшаркался Вилли Максович. – Мы с моим молодым коллегой Иннокентием далеки и от журналистики, и от гонзо, и я вообще не знаю, что это такое… Мы следопыты-энтузиасты, работаем на себя, ради светлого будущего. Интервью, может, и дадим, но позже. А пока у нас к вам разговор по поводу одной вашей недавней статьи, а вернее сказать, по поводу ее персонажа… Только, наверное, не очень удобно беседовать в прихожей…

– Ой, конечно, тысяча извинений! – спохватился Каретников. – Не сердитесь, я еще притормаживаю после вчерашнего. – Он поскорее провел нас в комнату, расшвырял по углам барахло, освобождая два стула возле стола, усадил нас и нетерпеливо затанцевал перед нами, как пес в предвкушении выгула. – Чай будете? Есть хотите? Торта со взбитыми сливками у меня нет, но, кажется, в холодильнике остались яйца, сыр, лук, ветчина, еще какая-то колбаса…

– Очень правильная идея, – одобрил Вилли Максович, – уважаю ваш подход. И чтобы не терять темпа, сделаем так: я начну рассказывать о нашем деле, а Иннокентий, дока в кулинарии, тем временем заварит чай и сделает глазунью. Сейчас мы согласуем меню… – Фишер взял меня за рукав, вывел из комнаты и шепнул: – Чайные пакетики в коробке на подоконнике, луковица, одна, в кухонном шкафу, четыре яйца в холодильнике, боковое отделение, остатки колбасы там же на верхней полке, а сыр и ветчину не трудись искать… И не смотри на меня, пожалуйста, волком, я ведь не предвидел, что мы вернемся сюда так скоро. Не приносить же еду обратно… Давай-давай, курсант, поторопись, и это не просьба, а приказ старшего по званию…

Что ж, приказ есть приказ. Я отправился его исполнять – с одной стороны, уязвленный, что старик присвоил мою идею и меня же сослал на кухню, а с другой стороны, польщенный, что меня как-никак назвали кулинарным докой. Не очень-то я люблю готовить, но когда живешь один и лишний раз лень выходить в магазин, волей-неволей научишься мастерить полноценный завтрак из минимума продуктов. Чтобы сейчас еды хватило на всех троих, я наскреб по сусекам горсточку муки, из молочного пакета вытряс оставшиеся капли молока и вместо глазуньи сделал омлет. В него я добавил, кроме колбасы и луковых колец, половину помидора, нашинкованный болгарский перец и полдюжины ломтиков какого-то экзотического овоща, с запахом чеснока и огурца одновременно. В итоге у меня на сковородке – самой большой, которую я обнаружил, – получилось нечто пышное, пиццеобразное, вкусно пахнущее и, главное, объемное.

Занимаясь стряпней, я пытался прислушиваться к разговору Фишера с Каретниковым, но вскоре бросил это занятие по причине его бессмысленности: все равно половина звуков из комнаты терялась в коридорчике, загнутом буквой «Г», а оставшуюся половину успешно заглушало скворчание масла в сковороде. Только в конце моего вынужденного наряда по кухне, когда омлет был готов и пришла пора рисовать на нем ножом эмблему «мерседеса», деля круг на три части, я отчетливо расслышал смех и слова: «…ну вылитый был труп. Вы-ли-тый!» Из этого я понял, что всю нужную информацию о Рыбине старик уже благополучно выудил и теперь развлекал Каретникова историей о приключениях его тела на дирижабле.

Так и оказалось. Пока мы в комнате завтракали, Вилли Максович превратил эпопею с пристыковкой «Челси» к башне МИДа и последующей беготней с носилками в одну большую байку – приятное дополнение к моему омлету. При этом Фишер почти не отклонялся от истины, однако свое участие старательно преуменьшал. Как-то ему ловко удалось сделать главным героем наших похождений веселого и находчивого меня, а самому остаться всего лишь комическим персонажем на подхвате у славного Иннокентия. Сперва я удивлялся такому перевертышу, но быстро смекнул, что скромную роль оруженосца старик выбрал себе неспроста. Под конец его рассказа я вполне примирился с фантастическим образом молодого чудо-богатыря и даже начал гордо расправлять плечи и надувать щеки.

Антипохмельная таблетка Фишера, его рассказ и мой омлет подействовали: журналисту заметно полегчало. Более того – в его памяти всплыли еще несколько картинок. Он вспомнил, например, мидовский гобелен с Добрыней, китайские вазы, двойного Ганди, наше перемещение ползком и группу вооруженных кирасир. Последних он, правда, счел сперва алкогольным бредом, но мы с Вилли Максовичем дружно убедили его, что потешные войска действительно пробегали мимо.

– Так, может, и поляки там были на самом деле? – осторожно спросил Каретников. И когда мы заверили его, что паны в конфедератках тоже не привиделись, облегченно вздохнул: – Спасибо, успокоили. Я-то был уверен, что эта толпа уж точно мой глюк, на профессиональной почве.

– А что, у вас проблемы с Польшей? – заинтересовался Фишер.

– Наоборот! – помотал головой Каретников. – Ни малейших, это и удивительно. Русских там традиционно не слишком любят и с репортерами из России раньше не церемонились. Но с тех пор, как их президент Дудоня объявил о визите в Москву, Польша для наших просто сказка наяву. Я сам там был в командировке неделю назад, лично убедился. Чиновники обхаживают собкоров российских газет, как кавалергарды барышень. Ребята, которые вместе со мной вернулись из Варшавы, уже рвутся обратно: у них там теперь доступ в любые кабинеты, льготы на брифингах, бесплатный буфет с зубровкой в правительственном пресс-центре, лучшие места на парковках, культурная программа класса люкс и чуть ли не почетный эскорт…

– Короче говоря, не страна, а рай земной, – усмехнулся Фишер.

Хозяин квартиры задумчиво почесал переносицу:

– Для нас – возможно, но для аборигенов… Хм, я бы так не сказал. Последнее время там вообще странная чехарда, как будто все с ума посходили. Не видели во вчерашнем номере заявление польского ПЕН-клуба? – Не вставая с места, Каретников протянул руку к пачке газет у стола, взял верхнюю и прочел: «Пресловутая политика стыда уступает место политике бесстыдства, все больше смахивающей на сознательную провокацию. Провокационный характер этой политики выражается в санкционировании обнаглевших от своей безнаказанности патриотов в масках, которые все чаще выходят на массовые манифестации с крайне расистскими лозунгами и слишком хорошо знакомой всем неофашистской символикой». И так далее. Польские пеновцы – люди сдержанные, и если уж они заявляют такое, значит, действительно припекло…

– Знакомая история, – нахмурился Фишер – У них, я гляжу, пионерчики покруче, чем в России.

Каретников с досадой щелкнул ногтем по газетному листу:

– Удивляюсь я нашему главному. Польские новости – это вообще гвоздь, если не для первой полосы, то для второй наверняка. Но мы текст набрали не двенадцатым кеглем, а десяточкой и всунули на последнюю полосу, рядом с рекламой. Я привез интервью с их оппозиционером Михником – так оно до сих пор не вышло. Не может это быть случайностью! Пронин подружился с Дудоней, а о друзьях, как о покойниках, плохо писать – ни-ни-ни. Только один сладенький позитив. Наша свобода слова уже давно похожа на ощипанного павлина: ни красоты, ни полета, одно название, что птица. Сверху наедут на учредителя, учредитель нагнет главреда, главред придавит секретариат, и вот вам результат. Завтра с утра схожу в редакцию, потребую у начальника подробностей: за мое участие в полете на дирижабле он мне кое-чем обязан.