— Значит, ты мне предлагаешь бороться с ним?.. О, Маруся, спасибо тебе за это разрешение, оно развязывает мне руки и еще раз бросает свет на твою высокую душу… Да, я не ошибся в тебе… Ты не из тех женщин, которые боятся борьбы, ты героиня… О, как я рад этим словам…

— Да-да, — задыхаясь от волнения, продолжала Марья Петровна, — я благословляю тебя, мой милый, дорогой, потому что я знаю, что иного исхода нет. Уничтожь его, этого демона-мстителя, потому что кровь, месть и злодейство его натура. Если бы ты дал ему то, что он требует теперь, ты не нашел бы сам покоя твоей честной душе… Жалость к этому человеку неуместна. Можно со скорбью думать о других, несправедливо поставленных судьбою в такое положение, но его жалеть нельзя… Он пишет про какого-то незаконного сына князя, ему ты, конечно, мог бы дать часть того, что ты получишь, но теперь и этого делать нельзя, не узнав предварительно, кто он, жертва или сообщник этого ужасного человека.

— Ты права, Маруся! — отвечал Павел. — Я поступлю так, как ты говоришь, я отвечу ему и кину ответ в форточку и не из боязни не схвачу его агента, а ради того, что мне самому интересно, чтобы это первое, и последнее, мое письмо к нему дошло до него.

— О, Поль, разве я сомневаюсь в твоем мужестве, — горячо ответила молодая графиня, — и знаешь что, у меня есть предчувствие, что ты выйдешь из этой борьбы победителем. А тогда счастье и спокойствие наше будут непоколебимы. Тебе эта борьба теперь представляет еще те удобства, что ты сам еще являешься лицом, до известной степени облеченным властью.

Павел крепко поцеловал жену, и темные глаза его с нежностью остановились на ее бледном, но вдохновленном идеей лице.

Часов около двух ночи в кабинете Андрюшки горела одинокая свеча. Она бросала мрачные тени от картин, шкафов и кресел. Андрюшка, вытянув ноги, сидел перед столом в кресле и глядел на таинственно-величавую панораму неба, где яркий и полный месяц катился по гребням разорванной тучи.

Его свет проникал в комнату, побеждал тусклое мерцание свечи и падал голубыми пятнами на ковер и стены.

Лицо Андрюшки было мрачно, он глядел на эту небесную феерию и чувствовал, что угрюмые мысли его бродят и меняют свои силуэты так же зловеще, как и эти ночные облака, только с краев посеребренные сиянием.

Он не ожидал доброго ответа от своего брата, он даже думал, что посланный будет задержан и не вернется вовсе.

Мрачная душа молодого преступника была полна злобой и ненавистью.

Когда он получил от Трифонова письмо, в котором тот извещал его, что князь Карпатский всего за два дня до его прибытия скончался, а прямым наследником его признан граф Павел Радищев, он вздрогнул, как от укола.

— Ага! — сказал он вслух. — Ты опять на моем пути, что ж, поборемся вновь!.. Только с жизнью я уступлю тебе эти миллионы!..

В дверь кто-то стукнул, и она приотворилась.

Андрюшка оглянулся и увидел посланного к Павлу Радищеву с письмом в руке.

Не сказав ни слова, он схватил это письмо и разорвал конверт.

Самое возвращение посланного доказывало, что дело имело оборот благоприятный.

«Струсил!» — мелькнуло в голове Андрюшки, пока он раскрывал письмо, и презрительная улыбка искривила его губы.

Письмо начиналось так:

Сегодня отделение «квартиры углов», хозяином которой состоял Калиныч, и ближайший грязный трактир были особенно многолюдны.

С самого утра во двор известного нам дома начали входить темные личности обоего пола.

Квартиранты Калиныча собирались кучками и оживленно толковали.

Сам Калиныч подходил то к той, то к другой группе и, хмуря свои густые брови, бросал несколько слов с чрезвычайно деловым и озабоченным видом.

Так деятельный капельмейстер мимически обращается то к группе скрипок, то к батарее валторн, то отрывисто приказывает барабану…

Калиныч был и действительно озабочен.

Сегодня ровно в полночь должно было состояться первое собрание организованного кружка, собравшегося сегодня для начала своей деятельности.

Главным сюжетом этой предстоящей трагикомедии, конечно, был Андрюшка, лицо для всех таинственное, почти мифическое. О нем-то и говорилось в углах, к нему и тянулось любопытство всей этой оборванной толпы, жаждущей действия и на все готовой.

В соседнем трактире за грязными столиками, уставленными бутылками пива и водки, виднелись наши старые знакомые: Степанидин, агенты Андрюшки — Трофимов, двое Богдановых и Кутузов.

Лепешкина не было видно. Все догадывались, что он, как наиболее близкий к Андрюшке, состоит при его особе.