– Ну что, здесь уже ловить нечего! – взглянув сначала на труп, а затем на монитор, констатировал Кимыч. – Отключайте аппарат!

Что мы и сделали.

Я перекурил, написал бирки на двух кусках клеенки и отзвонился Оле Языковой, “шоковой” медсестре. Она забежала в блок, уточнила дату смерти и вписала данные во все сводки и журналы. Таков порядок. Осталось только сообщить домой, родственникам.

– Ну уж нет, пусть Юрка им звонит! – имея в виду Мазурка, распорядился Кимыч, которому я попытался сунуть в руки историю болезни. – Как с вызова вернется!

Кряхтя, оторвался от своего ложа и ушел курить трубку.

Я сидел за одним столом с Верой Донцовой и рассеянно смотрел, как та вклеивает кардиограммы себе в тетрадку.

– Послушай, Вера, помнишь, ты говорила, что никогда в сердце не колола?

Вера охотно подтвердила.

– Попробовать не хочешь?

Действительно, у нас можно было научиться всему.

– Давай покажу! – поднялся я со стула. – Уж больно случай подходящий!

Я вытащил использованный шприц из “замочки”, так у нас называли большой белый пластмассовый лоток, собрал его, наполнил водой из того же лотка и подошел к койке, на которой лежал отключенный от аппарата труп Мерзавкина с уже написанными и подвязанными бирками. Учить колоть на трупе стерильным шприцом не стал бы даже слабоумный.

– Смотри, Вера, – сказал я, насаживая на шприц длинную сердечную иглу, – главное – правильно выбрать точку для вкола. Нужно колоть по левой парастернальной линии, между четвертым и пятым ребром.

И произвел вкол. Вера внимательно смотрела. Для нее мне приходилось делать все медленно.

– Иглу вводи не перпендикулярно, а немного под углом, – продолжал я, – для того чтобы потом из этого места не было кровотечения!

Вера кивнула, не сводя глаз с иглы. Слишком она напряжена, ясно, что с первого раза ничего не получится.

– Будет ощущение небольшого проваливания. Это значит, что игла в полости сердца, – я ввел иглу глубже, – и не забывай подтягивать поршень на себя. Как только кровь покажется, значит, ты попала куда надо!

Я показал, как нужно подтянуть поршень, и точно, в шприц сразу же поступила кровь. Вера кивнула.

– Здесь очень важно зафиксировать иглу, не дергать и спокойно вводить раствор в левый желудочек! – Тут я ввел немного, кубика два-три, и отсоединил шприц. – А потом, особенно когда нет монитора, не вынимай иглу сразу, а посмотри, если вдруг она забьется, значит, сердце пошло!

И вдруг игла забилась. На мониторе выросли единичные комплексы, и я сразу увидел пульсовую волну на сонных.

– Богданкина!!! – заорал я Таньке, которая копалась на другой половине блока. – Бегом сюда!!!

Одновременно с этим криком я выдернул иглу и, включив аппарат, моментально подсоединил к нему Мерзавкина.

Но как только я вытащил иглу, сердце сразу остановилось. Я качал, Танька с бешеной скоростью набирала шприцы, но все было без толку. Тогда я отсоединил иглу от шприца и просто вколол ее в сердце. Сердце опять пошло, учащая ритм, а затем секунд через десять, когда я вытащил иглу, вновь встало. И так несчетное число раз. Но в какой-то момент я уже не стал вынимать иглу сразу. А извлек ее очень медленно и осторожно, стараясь не дышать. Это сработало.

Мы с Богданкиной повесили Мерзавкину капельницу, набухали туда гидрокортизона, немного подождали, и я снова сбегал за Кимычем.

– Виталий Кимович, – произнес я максимально равнодушно, – а я его все-таки завел!

– Что ты там завел, Моторов? – злобно поморщился Кимыч. – Мотоцикл?

Я стоял между диваном, на котором он лежал, и телевизором.

– Какой еще мотоцикл? – оскорбился я. – Мерзавкина на шестой койке! Взглянуть не желаете?

Тут в телевизоре завыла финальная сирена. Наши выиграли у чехов. Кимыч тяжко вздохнул, сел и стал нашаривать тапочки.

– Слышите? – спросил я его. Сигнал монитора раздавался на весь коридор.

– Ну конечно, подсоединил к кому-нибудь и доволен! – плетясь за мной, с раздражением усмехнулся Кимыч. – Я тебя давно хочу спросить, Леша, не надоело ли тебе шутки шутить?

– Погоди, а ведь у него даже давление есть! – изумился Виталий Кимович, вдоволь наглядевшись на Мерзавкина. – Ты чего это с ним сотворил?

– Сеанс иглоукалывания, – туманно пояснил я, – патентованная методика!

Тут наконец вернулся доктор Мазурок. Какое счастье! Какое счастье, что не раньше. А то бы он успел сообщить родственникам.

К полуночи давление было уже сто тридцать, зрачок, будучи широким, заметно сузился, да и вообще Анатолий после остановки выглядел куда лучше, чем до нее.

Таня Богданкина порвала и выбросила написанные мной бирки, которые сама же повязала Мерзавкину к рукам и ногам. Мы их навешивали, чтобы в морге не перепутали трупы.

Мазурок оставил лаконичную запись в истории болезни об остановке и восстановлении сердечной деятельности, которая своей краткостью немного меня обидела. Но сам Юрий Владимирович ничего этого не видел, ему простительно.

А уж Вера Донцова выглядела просто именинницей. Еще бы. Как только она заметила первое биение иглы, тотчас понеслась в пультовую записывать свою долгожданную третью пленку.

Недовольной осталась только “шоковая” сестра Оля Языкова. Ей пришлось переписывать все сводки.

Ну и с утра мне досталось. От Андрея Кочеткова. Он был дневным врачом второго блока.

– Тебе бы все играться, Леш, – хмуро сказал он во время утреннего перекура. – И чем вы его так наширяли, что он двенадцать литров мочи выдал? Ну сам посуди, он же все равно не жилец. Сколько сердце стояло? Сорок минут? Не тебе объяснять, что это такое.

Бросил в ведро окурок и, расстроенный, пошел в блок.

Мне тоже было неспокойно, но по другой причине. Когда мы с Богданкиной вышли из больницы, я все-таки ее спросил:

– Танька, а ты вчера в воду для замочки порошок сыпала? Припомни хорошенько!

– Ага, набухала после обеда от души, аж полпачки! – радостно сообщила она. – А тебе что, порошка жалко?

Мы добавляли в воду для замочки шприцов стиральный порошок “Новость”. Мне было его не жалко. Только я точно помнил, как ввел пару кубиков этой мыльной воды в левый желудочек Анатолию, когда показывал Вере Донцовой, как нужно делать внутрисердечные инъекции на трупе.

Прошел почти год, и в октябре восемьдесят шестого, вернувшись с вызова в нейрохирургию, наш старший ординатор Юрий Яковлевич Романчук сообщил:

– Знаешь, кого только что встретил? Мерзавкина твоего. Мне сказали, он на пластику лег. Не хочешь сходить, посмотреть на свою работу?

Я и отправился. Подошел к посту на одиннадцатом этаже и спросил у дежурной сестры: