— в подкорковых структурах. Так что для того, чтобы пасть жертвой своей собственной «внутривидовой агрессии», много ума не надо — достаточно просто о себе подумать.

Иногда этот акт насилия в отношении самого себя может быть связан с оскорблениями — например, самоуничижение («я толстый», «я глупый», «у меня ничего не получится», «я ничего собой не представляю», «моя жизнь ничего не стоит», «я не сделал ничего стоящего», «я неудачник» и т. д.).

В других случаях, когда мы накапливаем слишком большой уровень неотреагированной внутривидовой агрессии, мы переориентируем её на себя в смысле буквально физическом — ненавидя, казалось бы, всех и вся, мы различными способами пытаемся умертвить себя.

Этот феномен получил в психологии название «аутоагрессии». И к ней относят самый широкий спектр всем хорошо известных практик. К саморазрушающему поведению относятся и вредные привычки (включая даже патологическое «заедание стресса»), алкоголизм, действия, связанные с риском для жизни (опасное вождение, рискованные виды спорта), наркотики, суициды и т. д. Часто, впрочем, всё это идёт буквально комплектом.

Если же теперь понять субъекта как продукт социальной интроекции, то есть как производное от самого этого социума, то понятно, что такое саморазрушающее поведение легко задваивается и тем самым ещё больше усиливается[129]. С другой стороны, это побуждает человека, в значительной степени в целях самосохранения, как раз преступать границы, которые это общество для него устанавливает, причём касается это и его лично, и других людей.

То, что раньше назвали бы беспринципностью, сейчас зачастую становится чуть ли не нормой вещей. Множество правонарушений, в которые вовлечены обычные люди, не являющиеся организаторами мошеннических схем: телефонисты, использующие методы социальной инженерии для получения данных банковских карт, курьеры, доставляющие наркотические средства клиентам, сотрудники нарколабораторий, производящие синтетические наркотические средства, редакторы пабликов (зачастую действующие журналисты), которые выполняют заказы на очернение чьей-либо репутации, лица, производящие разного рода поддельные документы (от справок о регистрации до дипломов об образовании), сотрудники избирательных комиссий (часто учителя и преподаватели), участвующие в фальсификации результатов выборов, и т. д.

Рутинная противоправная деятельность за нелегальную зарплату — это, впрочем, только верхушка айсберга. В предпринимательской среде считается нормальным уход от налогов, в сфере ЖКХ — незаконные подключения к сетям и т. д. То же «тихое увольнение» без фактического увольнения с работы, по сути, является точно таким же воровством денег у работодателя, как если бы они были украдены «обычным» способом, но ни у кого даже мысли не возникает, что это так.

Системное распространение коррупции происходит на всех уровнях, начиная с высших эшелонов власти, заканчивая местными, региональными, а также в социальных и образовательных учреждениях — в детских садах, школах, в вузах, в медицинских учреждениях, домах престарелых. Причём часто коррупционная деятельность рассматривается сотрудниками соответствующих структур и организаций просто как «подработка» или как мотив для осуществления их прямых функциональных обязанностей.

Сюда же относится и халатность в воспитании детей, которые чем дальше, тем больше воспитываются смартфоном, а не родителями. Или, например, отсутствие помощи по отношению к престарелым родителям, которые в ней нуждаются. Условная «нормальность» супружеских измен, когда изменяющая сторона не испытывает по поводу своего поступка, как говорили ещё недавно, «угрызений совести».

Эта расползающаяся по обществу, грубо говоря, «антиобщественная», а точнее — антиинституциональная деятельность разрушает остатки прежнего габитуса, который, если говорить о России, и так не смог выкристаллизоваться в постсоветской реальности. Разу-меется, что и о социальном давлении как инструменте организации человеческой «субъективности» в такой ситуации речи не идёт. Скорее есть обратного рода социальное давление: не пробовал наркотик — попробуй, не берёшь взяток — возьми, не изменяешь — измени, не воруешь — укради и т. д. Причём в этом нет цели «преступления», есть лишь цель не чувствовать более границ, освободиться от социального как такового.

В отсутствие образа будущего, наличием которого никак не может похвастаться общество цифровой эпохи, жизнь обывателя скучна, пуста и кажется уходящей сквозь пальцы. Лишь возможность этой новой, бесчувственной трансгрессии[130] ещё способна как-то занять человека, развлечь его — мол, вдохни, преодолей ограничения и расслабься. Поскольку жизнь скучна, бессмысленна, пуста, живи для себя.

К сожалению, эти тенденции, пусть в разных видах и формах (в зависимости от культурной среды, от габитусов) проявляют себя везде — в разных социальных стратах, в разных странах и культурах. А это значит, что управление людьми больше невозможно — они полностью освободились, сбросили одежды социального, оказавшись голыми, на промозглом ветру в неизвестном нигде.

Гипернормальность

Термин «гипернормальность» (или гипернормализация) принадлежит американскому антропологу, профессору Калифорнийского университета в Беркли Алексею Юрчаку, который, впрочем, родился и вырос в СССР. Впервые он использовал это понятие в своей удостоенной множества профессиональных наград книге «Это было навсегда, пока не кончилось».

Но популярность термину создал не Юрчак, а маститый британский документалист Адам Кёртис, который в 2016 году создал для BBC фильм с этим названием — «Гипернормальность». И если А. Юрчак рассказывает в своей книге о том, как гипернормализация привела к гибели СССР, то А. Кёртис в своём фильме анатомирует современный Запад.

Идея Алексея Юрчака такова: большинство людей в СССР знали о неэффективности советской экономики, о том, что власть лжёт и что все её идеологические клише — лишь ширма, за которой ничего нет, но при этом все считали, что это навсегда и вполне нормально.

Советская идеология стала фоном, пейзажем, на котором проходила жизнь обычных людей. Они лишь имитировали свою «партийную» вовлечённость, а сам советский дискурс превращался для них в своего рода культурологический перфоманс, забаву.

«Экономика должна быть экономной!», «А ты записался в добровольцы?», «Жить нужно так, чтобы не было мучительно больно…», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» — никто не задавался буквальным смыслом этих фраз, никто не относился к ним серьёзно, а потому сам официальный дискурс как бы «гипернормализовался».

Он лишился своего тела, своей территории, и не случайно А. Юрчак использует термин М. М. Бахтина — «вненаходимость», то есть положение, в котором ты здесь и не здесь (например, на демонстрации), свой и чужой (например, на партийном собрании), и эта твоя валентность даёт тебе право на твою собственную, частную жизнь.

И вот что Адам Кёртис говорит в интервью: «Я вовсе не пытаюсь своим фильмом сказать, что современные Британия и Америка напоминают Советский Союз 80-х — это было бы глупо и наивно. Я всего лишь пытаюсь сказать, что мы здесь на Западе сегодня оказались во многом в сходной ситуации.

У нас тоже немало коррупции. Мы все об этом знаем, и политики знают, что мы знаем. Политики на Западе также почти утратили контроль над происходящими