— Нет, — сказал Инамури, — это не правда. Двадцать лет вашей жизни начнут раскрываться перед вами. Вот уже началось. Разве вы не видите? Разве вы не видите, как мир вокруг вас возвращается к жизни?

— Ничего.

— Посмотрите внимательнее. Может быть, сначала и нелегко заметить, что происходит, но это происходит. Я дал вам ключ от вашего прошлого.

— Вы дали мне только ключ от полуночи, — произнесла Джоанна, в ее голосе прозвучало отчаяние.

— Ключ от прошлого, — настаивал доктор.

— От полуночи, — произнесла она несчастно. — Ключ от темноты и безнадежности. Я не знаю, кто я. Я не знаю, где я. Я одна. Совсем одна. Мне не нравится здесь.

К тому времени, когда они уходили из приемной Оми Инамури, Киото завладела ночь. Север припас много ветра, которым щедро расплачивался со случайными прохожими. Холодный зимний воздух проникал сквозь одежду, и кожу, и плоть, доходя до костей. Уличные лампы давали тусклый свет и творили причудливые тени на мокрой мостовой, на грязной слякоти сточных канав и на сваленном в кучи вчерашнем снеге.

Ничего не говоря и не трогаясь с места, Алекс и Джоанна сидели несколько минут в ее машине, дрожа от холода и выпуская клубы пара при каждом выдохе. Мотор работал. Ледяной пар вырывался клубами из выхлопной трубы, бросался вперед и, относимый боковым ветром, корчился, как будто он был живым, а затем его подхватывал другой порыв ветра. Алекс и Джоанна ждали, когда обогреватель смягчит болезненно острый, холодный воздух внутри салона автомобиля. И они думали.

Доктор Инамури ничего больше не мог сделать для Джоанны. Он извлек на поверхность каждый кусочек памяти, затрагивающей человека с механической рукой, но он был не в состоянии помочь ей вспомнить что-нибудь новое, за что Алекс мог бы зацепиться. В ней просто ничего больше не было. Мельчайшие подробности ужасов, происходивших в странной больничной комнате, были искусно завуалированы и разбросаны как пепел давно догоревшего пожара. А две трети ее жизни, что она провела как Лиза Шелгрин, были совершенно и тщательно уничтожены. Окончательные ответы придут не изнутри, как надеялся Алекс, а извне. Оттуда, где плелась роковая паутина, где ожидала их самая большая опасность.

Вентиляторы на приборной доске включились и начали гнать теплый воздух через радиатор. Ветровое стекло почти сразу запотело.

В конце концов, Джоанна вздохнула и сказала:

— Меня не особо заботит, что я забыла все о Лизе. Меня не заботит, что они украли ту часть моей жизни. И мне нравится быть Джоанной. Я неплохо устроилась... пожалуй, даже лучше, чем если бы мне никогда не изменяли личность... Джоанна Ранд — чертовски хороший человек, ею приятно быть.

— И с ней тоже, — сказал Алекс.

— Я могу принять эту потерю. Я могу жить как Джоанна Ранд, не чувствуя себя обманутой пешкой. Я могу жить без прошлого. Я достаточно сильна.

— Я и не сомневался в этом.

Она повернулась к нему лицом. Оно было ужасно искажено, но все еще красиво.

— Но я не могу жить, не зная, почему! — гневно произнесла она.

— Мы выясним, почему.

— Как? Во мне больше ничего нет, что Инамури мог бы вытащить на поверхность.

Алекс кивнул.

— И по-моему, здесь, в Киото, мы не сможем ничего больше открыть. Ничего важного.

— Может быть, тот человек, который преследовал тебя в проходном дворе, — предположила Джоанна.

— Ловкач.

— Ну, тот, которому тебе пришлось разбить голову.

— Это Ловкач.

— Мы можем выяснить, кто он?

— Овчинка выделки не стоит. Мелкая рыбешка.

— А тот, что напал на тебя в номере отеля?

— Мелкая рыбешка.

— Или один из тех, других, что повсюду следуют за нами?

— Мелкие рыбешки.

— А где же крупная рыба? На Ямайке, где исчезла Лиза Шелгрин?

— Нет. Скорее всего в Чикаго. Это вотчины сенатора Тома.

— Могу поспорить, ты думаешь не о Чикаго.

— Ты научилась читать мысли?

— Назовем это женской интуицией. — Ну, ты права, я думаю о Лондоне.

— Но ты доказывал, что я никогда не жила там, что все это фальшивка.

— Да. Но Филдинг Атисон, ЛТД...

— ...которая иногда зовется Объединенной Британско-Континентальной страховой...

— ...находится в Лондоне, — сказал Алекс, — и я очень даже уверен, что вот они — не мелкие рыбешки.

— Ты опять подключишь англичан к этому делу?

— Нет. По крайней мере, не по международному телефону. Насколько это будет возможно, я бы предпочел иметь дело с людьми из Филдинг Атисон лично.

— Ты хочешь сказать, что поедешь в Лондон?

— Правильно.

— Когда?

— Как можно скорее. Завтра или послезавтра. Поездом я доберусь до Токио и оттуда полечу самолетом.

— Мы полетим самолетом.

Он взглянул на нее и нахмурил брови.

— Мы оба, — настаивала Джоанна.

— Тебе надо побеспокоиться о "Лунном свете".

— Марико может присмотреть.

— Разумеется. Но посетители ждут твоих выступлений.

— У них отличная еда и первосортный оркестр, играющий для них, — сказала Джоанна. — Они могут обойтись без меня и еще некоторое время.

— Я собираюсь исследовать бизнес Филдинг Атисон. Я собираюсь задавать вопросы и совать нос в их дела. Я собираюсь нажимать, нажимать и нажимать, пока они не отреагируют. Это самый верный способ заставить открыть то, что они хотят сохранить в секрете. Если я их достаточно рассержу, они могут даже ошибиться. Но это опасная работа.

— Что я — фарфоровая кукла?

— Вряд ли, — согласился Алекс.

— А здесь, одна, я буду не в меньшей опасности.

— У тебя будет Марико. И я позабочусь о круглосуточной охране на время моего отсутствия.

— Ты — вот единственная охрана, которой я доверяю, — сказала Джоанна. — Я собираюсь в Лондон с тобой.

Сенатор Томас Шелгрин стоял у одного из окон в своем двухэтажном кабинете. Он наблюдал за редкими машинами, проезжавшими мимо его дома, и ждал звонка.

Вторник, вечером первого декабря. Вашингтон и его пригороды накрыты тяжелым одеялом прохладного, сырого воздуха. Случайные прохожие спешат от домов к припаркованным автомобилям или от автомобилей к приветливым дверям домов. Их дыхание клубится перед ними, плечи подняты, головы втянуты в плечи, руки — глубоко в карманах. Но сегодня еще недостаточно холодно. Если верить телепрогнозу погоды, под утро на город обрушится ледяной дождь.