– Ну, ты заходи, если что! – сказала она сиплым голосом, копируя волка из старого советского мультфильма. – А я пока поброжу по окрестностям, посмотрю – что к чему.

Пофигистка встала и всем телом потянулась в лучах солнца – крепкая, золотистая, легкая.

И вот она уходит по гребню холма, перебираясь с камешка на камешек, – босая смешная растрепа. И я понимаю, что она и есть мой ангел – пыльный, солнечный ангел, обвешанный бисерными фенечками. Ей ведь уже многое пришлось пережить – и ту самую жуткую всепоглощающую страсть, и унижение, и предательство, и потерю подруги, и обретение новых друзей, и уход отца, и его возвращение, и болезни, и неудачи. Но я не жалею ее. Такое бывает. Бывает – и проходит. И, глядя ей в спину, я вспоминаю строчку из письма, отправленного ей однажды старым другом: «Когда солнце запуталось в твоих волосах, ты действительно стала рыжей…»

А затем я встала и сама отправилась бродить по полям и лесу, по песку, устланному слоем рыжей хвои и шишек.

И только вечером, когда позади были и долгие блуждания в одиночку, и веселая фотосессия на пляже, и купание, и вечерние посиделки за чаем, уже ложась в постель, я внезапно поняла, что за весь этот долгий день – с того момента, как рассталась с Пофигисткой, – я ни разу не вспоминала Тима.

Оставшиеся дни отпуска растаяли как кусочки мороженого, которое едва успел положить в рот, и оно уже сладким ручейком стекло по языку. Остался лишь привкус – дразнящий, сладковатый.

Вернувшись в тот первый день с полей, я встретила своих девочек в столовой – красных от загара и возбуждения. «Зря они не увязались со мной в поля», – подумала я, почти жалея, что не смогу передать даже части того, что впитала в себя на горячих скалах.

– Зря ты не пошла с нами! – хором воскликнули они при виде меня.

В тот день мы вместе провожали солнце, сидя на берегу Байкала рядом с Шаманкой, или, по-другому, мысом Бурхан – местом, священным абсолютно для всех: буддистов, шаманов, даже туристов, которые по приезду на Ольхон всегда первым делом идут сюда, чтоб запечатлеться. Солнце таяло, рассыпая по воде золотые и оранжевые отблески. Тишина, царящая над берегом, была почти осязаемой. Облака – пушистые, разметавшиеся – лежали как хлопья сливок на золотой поверхности горячего неба. Мы сидели, прижавшись друг к друг, и на какое-то время даже у Лизы хватило настроения, чтобы молчать. Дети играли во дворе турбазы под присмотром Лерки, а мы сидели и смотрели, как гаснет день.

– Девочки, я, кажется, первый раз в жизни по-настоящему провожаю солнце, – прошептала Лиза.

Мы, не сговариваясь, словно проводили некий обряд, главным правилом которого было – не торопиться.

– Слишком большая роскошь – такой вот вечер, – это снова Лиза.

– Роскошь – потому что ты считаешь себя беднячкой, – хмыкнула моя добрая Ольга.

– Нет, потому что у меня нет времени! – Лиза обижалась так же легко, как радовалась.

– О чем ты говоришь? Все время Вселенной принадлежит тебе! Куда торопишься-то? К смерти?

У Ольги есть одна несносная привычка – говорить все именно так, как она думает. Из-за этого большинство знакомых считают ее злючкой и стервой, что весьма далеко от истины. Просто Ольга – образец самой неприличной честности. В общении с близкими она не выбирает выражения и не скрывает дурного настроения, если таковое случается. В такие минуты главное – не пытаться его улучшить. А я регулярно этим грешила, пытаясь доказывать подруге, что мир не так плох, как она о нем думает. Это и было наиболее частой причиной наших ссор. Ольга с ее словесной меткостью называла мою привычку попытками красить чужой забор: гораздо легче испортить, чем услужить. После того как я переставала капать на мозги Ольге, пытаясь покрасить ее забор в розовые оттенки, наши отношения снова возвращались к терпкой и бодрящей, как зеленый чай, дружбе.

Мы сидели на берегу Байкала – три яблока, выпавшие из одной корзины. Разведенная Лиза с призраком одиночества за плечами, я, живущая на грани разрыва, и Ольга – с попытками в очередной раз изменить свой брак или уже развалить окончательно. Она, как и я, пыталась ответить на вопрос – имеет ли еще шансы на счастье их связь с Серегой? Выбор осложнялся наличием малолетней Дашки, боготворящей папу, и отсутствием работы у Ольги. То есть формально работа у нее была, но зарплата преподавателя позволяла только одно из двух: или снимать квартиру, или питаться только хлебом и водой.

С Серегой они уже расходились и сходились несколько раз, и каждый раз Ольга убеждала себя в своей вине перед мужем и первая делала шаг к примирению. Последующие несколько недель она искренне старалась быть хорошей женой, но все всегда заканчивалось бурной ссорой, чреватой порчей совместного имущества. Причем нельзя было угадать, кто нанесет порчу: однажды Серега со злости на жену сломал собственный плеер, а в другой раз – стул, швырнув его об пол.

Но, несмотря на сходство наших ситуаций и вопросов, в последний ольхонский вечер мы оставили их за занавесом будущего. В день прощания с Байкалом на них было наложено негласное табу: никто не произносил запрета вслух, но все привычные жалобы казались неуместными на фоне очередного долгого расставания.

У последнего вечера был вкуса чая, сдобренного лимоном и медом. Намывшись в бане, пропитавшись жаром горячего дерева, мы сидели в нашем домике в одних майках, обернув головы тюрбанами из полотенец, и пили чай с медовыми пирожными. Если вы только могли бы представить вкус этих пирожных, таких нежных, что их можно сплющить двумя пальцами! Я ни разу не видела в Москве подобных сладостей – круглых, рыжих, с тоненькими прослойками нежного белого крема, обсыпанных пахучей крошкой, которой немедленно покрывается все – рот, руки, рубашка, кровать. Мой первый начальник почему-то называл эти пирожные шанежками.

И вот мы сидели, уминали шанежки и говорили об одиночестве, йоге и магии.

Вечер давно стал ночью. Дети мирно сопели во сне: Дарька – раскинувшись поверх одеяла, Илюша – свернувшись по-щенячьи клубком. От стен домика пахло деревом. От Лизы – ромашковым шампунем, от Ольги – кокосовым кремом. Я чувствовала, как время песочной струей шуршит за окнами домика, и мир покачивается, как огромная лодка, в которой мы плывем к будущему, где нам всем будет лучше, чем в прошлом. Не знаю, откуда взялась у меня эта уверенность в разгар ночи под развалинами моей семейной жизни, в период, когда я плакала куда чаще, чем чистила зубы. Но уверенность в том, что все будет куда лучше, чем раньше, была такой же осязаемой, как вкус чая с чабрецом. Лиза и Ольга чувствовали, похоже, нечто подобное.

– Скажите, а какое у вас сейчас самое главное желание? – вдруг спросила Ольга. – Если бы сейчас Вселенная открыла окно и крикнула: «Проси – получишь!», что бы вы пожелали?

– Только одно желание? – уточнила Лиза.

– Только одно. Как будто звезда падает – больше не успеешь. Самое главное.

– Пусть все будет, как до́лжно, – сказала я.

– Что?..

– Мое желание звучало бы так: «Пусть все будет, как до́лжно», – пояснила я. – Я задала себе твой вопрос – что для меня сейчас самое важное? – и услышала в ответ только эту фразу. Я думаю, бессмысленно указывать Вселенной пути, как сделать нас счастливыми. Ей сверху виднее.