Я взвизгнула, когда холодная вода намочила платье, отскочила едва ли не на другой конец огородика и завопила:

— Ледяная же!

— Полезно для здоровья! — весело крикнул он в ответ.

— Я теперь вся мокрая с ног до головы!

— Врешь, — теперь уже по-настоящему, не для меня беззаботно отозвался Егор. — А если и так, дома полно одежды, я дам тебе свою… — Он повел шлангом в сторону двери, преграждая мне путь брызгами, и я заверещала и отпрыгнула. — Правда, сначала тебе придется как-то зайти домой.

— Ну и ладно, — сказала я свирепо, — если ты меня не пускаешь, я прямо так, в мокром платье, пойду к маме…

— А вот это уж обойдешься!

Егор отбросил шланг, в два счета оказался рядом и схватил меня, мокрую, в охапку, уже безудержно смеясь, и я тоже захохотала, прижимаясь к нему, задыхаясь и почти плача от смеха — дурачась…

Я всегда кривилась, когда видела в фильмах такие моменты; они казались мне странными и не смешными. Но ведь все воспринимается совсем по-другому, когда дурачится не кто-то другой, а ты.

* * *

Ближе к середине июня я стала намекать Лаврику на то, что Олежку уже пора привезти домой. Намекала осторожно: спрашивала про его планы на лето, заводила разговоры о садике, бросала то тут, то там пару слов о том, что вот и пролетел месяц, и я ужасно соскучилась.

Наконец Лаврик сообщил, что на выходных намерен устроить Олежке сюрприз и сводить его в цирк, а там уже спланирует свое рабочее время и назовет мне дату точнее. Но голос его звучал — или мне так показалось — не очень уверенно, а ответив, он явно поспешил перевести разговор на другую тему и поскорее завершить.

Все страхи снова всплыли во мне, и чем ближе был этот их цирковой выходной, тем сильнее они становились.

Егор, конечно, все это видел, хоть я и не говорила ему, не желая раньше времени разводить панику и бить, может быть, впустую, тревогу.

Но я замечала, как он следит за мной.

Как с каждым днем все внимательнее и пристальнее становится его взгляд, осторожнее — слова, реже — шутки. Я знала: заговори я о своих страхах, он бы постарался их развеять. Успокоить меня ласковыми словами и объятьями, сказать, что поедет со мной за сыном, если я его попрошу. Но я не могла.

Потому что заговори я о своих страхах, это значило бы, что я их признала. Что признала: да, я верю в то, что Лаврик может отнять у меня ребенка, как пообещал в пылу ссоры. И это означало бы, что хоть какой-то надежде на мир между ним и Егором конец.

А я хотела, чтобы между ними был мир.

…В субботу, как и обещал, Лаврик повел Олежку в цирк. В воскресенье они отдыхали: поехали в парк «Тополя», где в теплое время года разворачивали парк аттракционов, катались на карусели, на паровозе, ели сладкую вату и фотографировались от души.

Я прождала еще три дня, обгрызая ногти и меряя шагами спальню от порога до окна и обратно — и втайне малодушно надеясь, что Олежка начнет капризничать, как в прошлый раз, и станет проситься домой.

— Лаврик сказал, напряженная неделя, — передала я Егору его слова уже в четверг, и только каким-то чудом голос меня не выдал и не дрогнул, хотя внутри уже поднимался ураган. — К выходным должен освободиться.

Когда в следующую субботу Лаврик не дал мне поговорить с Олежкой, сказав, что тот спит, а на мой прямой вопрос ответил неопределенным «на днях», я поняла, что больше так продолжаться не может.

В воскресенье утром, едва забрезжил рассвет, я и Егор сели в машину и поехали в Оренбург.

ГЛАВА 34. НИКА

Я позвонила Лаврику в десять часов, когда мы уже были на посте ГАИ за пятьдесят километров от города. Все-таки позвонила, хотя внутренний голос убеждал меня не делать этого — не предупреждать, а наоборот, застать врасплох, не дав времени на подготовку… к чему бы то ни было.

Недовольный и явно занятый, Лаврик сказал, что перезвонит, и положил трубку.

И тогда я выключила телефон.

Да, я хотела узнать, где находится Олежка. Мне совсем не улыбалось вламываться без предупреждения и устраивать неприятный сюрприз, но Лаврик явно что-то скрывал, а я уже предприняла благородную попытку решить все по-хорошему, от которой он отмахнулся.

А значит, у меня теперь развязаны руки. Мне даже стало немного легче: вот так, я заявлюсь без предупреждения, и ему придется все мне объяснить. И, может быть, даже не мне. Я прикрепила номер Киры Черномаз к цифре «1» в быстром наборе.

Только когда мы остановились у магазина, за которым начинался съезд к дому, я включила телефон и положила на колени, ожидая звонка. Он зазвонил уже через пять минут.

— Ну, что там у тебя стряслось? — спросил Лаврик, когда я ответила. — То звонишь и говоришь, что надо поговорить, то отключаешь телефон. Я вообще-то работаю.

— Я в городе, — сказала я, — и уже почти возле дома.

Он молчал недолго, но тяжело.

— Значит, приехала. Одна?

— Нет, — сказала я. — С Егором.

— И Егор у нас выступает в качестве кого?

— Слушай, я не хочу ругаться… — начала я, но он перебил:

— Да и я не хочу. Так… уточняю детали. — Пауза. — Зачем приехала? У тебя здесь есть какие-то дела?

Но я не была готова притворяться, что он ничего не понимает.

— Ты не давал мне поговорить с сыном. И ты тянешь время, хотя обещал мне тридцать один день. Что происходит?

Раздавшийся в трубке смех был насквозь фальшивым.

— А, вот оно что. Ты испугалась. Следовало от тебя ожидать.

На языке вертелось «А есть чего пугаться?», но я промолчала.

— Так я зайду? — спросила вместо этого.

— Как я могу не пустить в дом мать моего ребенка? — все так же фальшиво изумился Лаврик на том конце линии. — Заходи, конечно. Оба заходите. Я поставлю кофе, посидим, поговорим, как в старые времена…

Я не выдержала:

— Лаврик, ты правда хочешь продолжать разговор в таком тоне?

— А ты правда решила, что я заберу у тебя ребенка?.. — процедил он сквозь зубы и положил трубку.

Я глубоко вздохнула, пригладила волосы, поглядевшись в зеркало над сиденьем, придала своему лицу более или менее уверенное выражение и посмотрела на Егора.

— Как я выгляжу?

— Лучше всех, — сказал он, — а что?

Этих слов мне хватило.

Лаврик открыл дверь через секунду после того, как я