Брианна не обладала способностями к тихой дипломатии и потому вперила в него сердитый взгляд и сказала:

– Потому, что кому-то из нас нужно работать, и если ты не хочешь, то, значит, придется мне.

– Что ты понимаешь под «нужно работать»? – спросил Роджер.

Проклятье, Бри права, он – трус, ведь он чертовски хорошо знает, что она имеет в виду.

– Нам пока хватает денег, – добавил он.

– Пока да, – согласилась она. – На год или два, может, больше, если будем экономить. А ты считаешь, что мы должны просто сидеть на задницах, пока не кончатся деньги? И что тогда? Тогда ты наконец начнешь думать, чем бы тебе заняться?

– Я уже думал, – буркнул он сквозь зубы. Бри права, он уже давно почти ничем не занимался. Нет, конечно, была еще книга. Роджер записал все песни, которые запомнил в восемнадцатом веке, и снабдил их комментариями. Только это занятие вряд ли можно было назвать работой, да и больших денег оно не сулило. Но большую часть времени он все-таки думал.

– Да? И я тоже.

Бри повернулась к нему спиной и включила воду, словно хотела смыть все, что мог сказать в ответ Роджер. А может, просто улучила секунду, чтобы взять себя в руки. Вода перестала течь, и Бри повернулась к мужу.

– Послушай, – произнесла она, стараясь говорить взвешенно. – Я больше не могу ждать. Нельзя надолго выйти из игры, а потом в любую минуту вернуться. Прошел почти год с тех пор, когда я в последний раз работала консультантом, я не могу больше ждать.

– Ты никогда не говорила, что собираешься вернуться на постоянную работу.

В Бостоне, когда Мэнди выздоровела и ее выписали из больницы, Бри пару раз поработала консультантом на краткосрочных проектах, заказы ей нашел Джо Абернети.

«Послушай, парень, – доверительно сказал он тогда Роджеру, – она на месте сидеть не будет. Я знаю эту девочку, ей необходимо двигаться. С самого рождения малышки она отдавала ей все свое внимание, постоянные больницы, врачи, а сейчас она неделями приклеена к дому и детям. Ей надо отвлечься от своих мыслей».

«А мне не надо?» – подумал Роджер, но не сказал этого вслух.

Пожилой человек в плоской кепке выдирал сорняки вокруг одного из надгробий. Рядом с ним на земле лежала рыхлая кучка вырванной с корнями зелени. Старик посмотрел на Роджера, когда тот остановился у стены, приветливо кивнул, но ничего не сказал.

Роджер хотел сказать Брианне, что она же мать. Хотел сказать о близости между ней и детьми, что она нужна им, как воздух, вода и еда. Порой он даже завидовал Бри, ведь дети не нуждались в нем так сильно. Разве можно отвергать этот дар?

Нет, он попытался сказать нечто подобное. Результат был примерно такой, как если бы в заполненной газом шахте чиркнули спичкой.

Роджер резко повернулся и вышел с кладбища. Он не мог прямо сейчас говорить с пастором, если честно, он вообще не мог говорить. Сначала нужно было остыть, вернуть голос.

Он свернул налево и пошел вдоль Хантли-стрит, краем глаза поглядывая через реку на фасад церкви Святой Марии, единственного католического храма в Инвернессе.

Вначале, в один из более рациональных моментов ссоры, Бри попыталась узнать, не она ли виновата.

– Это все из-за меня? – серьезно спросила она. – Из-за того, что я католичка? Я знаю… Понимаю, это все усложняет.

Ее губы дернулись.

– Джем рассказал мне о миссис Огилви.

Сейчас Роджеру было не до смеха, но, вспомнив, он не смог удержаться от короткой улыбки. Он тогда работал за амбаром, кидал в тачку хорошо перепревший навоз, чтобы разбросать по огороду. Джем помогал со своей маленькой лопаткой.

– «Шестнадцать тонн выдал, а что досталось тебе?»[43] – пропел Роджер, если хриплое карканье, которое у него получилось, можно было назвать пением.

– На день стал старше и глубже в дерьме! – проорал Джем, стараясь как можно лучше скопировать голос и интонации «Теннесси» Эрни Форда.

Именно в этот неудачный миг Роджер повернулся и обнаружил, что у них гости: миссис Огилви и миссис Макнейл – столпы «Женского общества алтаря и чая» при Свободной Северной церкви Инвернесса. Роджер их знал, и что они здесь делают, тоже знал.

– Мы пришли навестить вашу добрую жену, мистер Маккензи, – сообщила миссис Макнейл, улыбаясь поджатыми губами.

Роджер не был уверен, что означает это выражение лица: либо внутреннюю сдержанность, либо миссис Макнейл просто боялась, что плохо подогнанные вставные челюсти выпадут, если она откроет рот шире чем на четверть дюйма.

– О, боюсь ее нет дома, она уехала в город. – Роджер вытер руки о джинсы, решая, стоит ли протянуть ее для рукопожатия, но, взглянув на ладонь, передумал и просто кивнул. – Пожалуйста, заходите. Попросить девушку приготовить чай?

Обе гостьи в унисон затрясли головами.

– Мы до сих пор не видели вашу жену в церкви, мистер Маккензи. – Миссис Огилви пригвоздила его тусклым взглядом.

Что ж, Роджер этого ждал. Конечно, можно было выиграть немного времени, сказав: «Ах, ребенок болел…», но какая разница, лучше покончить с этим одним махом.

– Разумеется, – любезно произнес он, хотя его плечи невольно напряглись. – Ведь она католичка. В воскресенье она пойдет на мессу в церковь Святой Марии.

Квадратное лицо миссис Огилви вытянулось от удивления, на миг превратившись в овал.

– Ваша жена папистка? – спросила она, давая ему возможность исправить очевидную нелепость, которую он только что произнес.

– Да, с рождения. – Роджер слегка пожал плечами.

Беседа после такого признания была относительно недолгой. Быстрое знакомство с Джемом и строгий вопрос, посещает ли он воскресную школу, резкий вдох после ответа и пристальный буравящий взгляд, брошенный на Роджера перед тем, как дамы ушли.

«Ты хочешь, чтобы я стала пресвитерианкой?» – требовательно спросила Бри во время ссоры. И это было отнюдь не предложение, скорее вызов.

Роджеру вдруг отчаянно захотелось попросить ее именно об этом, просто чтобы убедиться, что она его любит и сделает, как он хочет. Но совесть верующего человека никогда бы не допустила подобных просьб, не говоря уже о совести любящего человека. Ее мужа.

Хантли-стрит внезапно перешла в Бэнк-стрит, толпы пешеходов, наводнявших торговую зону, исчезли. Роджер прошел мимо маленького мемориального сквера, разбитого в память о службе медсестер во время Второй мировой войны, и, как всегда, подумал о Клэр. Правда, в этот раз с меньшим восхищением, чем обычно.