– Украинцы с вами не воюют!

– А с кем они воюют?

– Ни с кем.

– Это плохо, – Хачаев покачал головой. – Значит, сами с собой воюют… Ладно, рассказывай!

– Я правду сказал, у меня там, в комнате, паспорта есть…

– Много? – усмехнулся чеченец.

– Два. Настоящий украинский и ненастоящий польский.

– Угадай, сколько у меня паспортов! – Хачаев засмеялся. – Ты мне паспортом ничего не докажешь! Я сам по паспорту – русский, родом из Рязани!

Внезапно откуда-то издалека донеслись автоматные очереди, и Хачаев встрепенулся, крикнул что-то парням, сидевшим на скамье у окошка, и выбежал из комнаты.

Парень, сидевший с пистолетом, направил вдруг дуло своего «ТТ» на Виктора и стал целиться ему в голову.

Боль у виска, словно испугавшись пистолета, затаилась, стихла, и Виктор больше ничего не ощущал. Все у него внутри онемело, замерло в ожидании выстрела. Лишь во рту все еще ощущался вкус водки, только стал он теперь еще противнее и заметнее. Виктор закрыл глаза. Раздался оглушающий выстрел. В ушах загудело и гудение это продолжалось, стало бесконечным. Виктор никак не мог понять: живой он или нет. Только продолжавшееся в ушах гудение от выстрела пистолета связывало его с жизнью. Несколько минут он сидел так, пока рядом не раздался голос Хачаева, кричавшего что-то по-чеченски. Виктор открыл глаза, увидел, что Хачаев забрал у парня пистолет и вычитывал его. Медленно обернулся и увидел сантиметрах в десяти от своей головы выемку от выбитой пулей штукатурки.

Хачаева остановила рация, которую он сжимал в руке. Хриплый голос что-то кричал из нее. Хачаев поднес рацию ко рту, резко ответил. Снова крикнул что-то парням и опять ушел.

Парни схватили Виктора, вывели на улицу и столкнули в ту самую яму, застеленную рваным и грязным камуфляжем.

Упал Виктор удачно, на пятую точку. Только головой ударился о глиняную стенку ямы. Сверху по-прежнему доносились автоматные очереди, только теперь они были слышны слабее.

Если б не эмчеэсовская зимняя форма – уснул бы Виктор в яме «сном Морозко», раз и навсегда. Но одежда для чрезвычайных ситуаций как нельзя кстати подошла и для этой чрезвычайной ситуации. И ночью, разбуженный окриком Азы, Виктор легко проснулся, ощутил притуплённую сном боль в связанных за спиной запястьях, ощутил жар в голове, щемящую боль в скорее перетянутой, чем перевязанной височной ране. А сверху вниз, прямо на него, на Виктора, падал мощный луч фонарика. И в этом луче, словно он показывал им дорогу, опускались на дно ямы пушистые снежинки. И Виктор увидел, как они опускались прямо на его нос и, видимо, тут же таяли. Только этого момента соприкосновения, момента укола холодом кожи он не ощущал. Мешал жар. Было жарко. И Виктор понял вдруг, что это не эмчеэсовская форма его так греет, до пота, это он изнутри горит.

Рядом кто-то появился, повернул Виктора на бок. Развязал руки. Потом его подтолкнули кверху, заставили сперва подняться по нескольким ступенькам опущенной в яму деревянной лестницы, а там уже подхватили под руки, вытащили на поверхность. И снова голос Азы:

– Умыть его надо и чаю!

– Там умоем! – ответил кто-то по-русски.

«Где – там?» – испуганно пронеслась мысль в голове Виктора.

И фонарик теперь светил вперед, а под руки его вели невидимые в темноте люди. Рядом раздавалось неровное, спешащее дыхание Азы – и как это только Виктор научился узнавать Азу по дыханию? Может, это все-таки бред, жар, огонь болезни?

Но ноги оживали, и все меньше становилась нагрузка на руки неизвестных, шедших по обе стороны от Виктора. Он уже сам успевал переставлять ноги, он уже ощущал свои собственные шаги, он отталкивался от земли ногами, и все сильнее и тверже. И жар, казалось, покидал его голову. Пот на лбу вроде бы тоже уже высох. И снежинки, наконец, кололись своими острыми иголочками, опускаясь ему на нос. Только рана на виске зудела. То сильнее, то слабее. Она словно жила своей собственной жизнью.

Наконец пришли. Знакомый коридор, знакомая комнатка, знакомый запах. И вот он уже сидит на своей лежанке в своей комнатке, а рядом, на лежанке Севы, сидит Аза, и при свете горящей свечи лицо его кажется бледным и напуганным, но в глазах видны забота, участие, волнение. Он сует Виктору эмалированную кружку с изображенным на ней Винни-Пухом. Над кружкой поднимается пар.

– Пей! – говорит он. – Пей быстрее! Работы много!

Виктор, обжигая губы, пьет горячий сладкий чай. И ощущает, как из-за ожога слезает с внутренней стороны нижней губы тонкий слой слизистой оболочки – этой прозрачной внутренней кожицы. И он пальцем снимает этот слой, скатывает в маленькую горошинку и бросает под ноги.

– Да давай же, пей! – просит Аза.

И от его слов колышется огонек свечки, стоящей на тумбочке.

– А Сева где? – вдруг спрашивает Виктор.

Аза улыбается вопросу – раз спрашивает, значит, приходит в себя. Улыбается, но не отвечает.

– Допил?

Виктор кивает.

– Может, водки хочешь?

Виктор отрицательно мотает головой.

– Тогда пошли!

На дворе продолжает медленно падать снег. И земля покрыта удивительным матовым блеском. Виктор идет уже самостоятельно. Аза ему даже не сказал, куда идти. Но они идут вместе, не спеша, в сторону барака-крематория. Для того чтобы туда идти – не нужно думать. Этот маршрут живет сам по себе в какой-то тайной клеточке мозга, отвечающей за «автопилотные» направления. И кто-то идет сзади – двое парней или мужчин, без лиц, без звуков. Слышны только их шаги по снежному ковру.

В бараке-крематории холодно. Пока Аза зажигает добрый десяток свечей в разных углах крематория, Виктор осторожно дотрагивается до перевязанной раны. Осматривается. Пытается понять, куда делись те двое, что шли за ними, те двое, которые, должно быть, вели его под руки до самого домика?

И пока он о них думает, эти двое входят в барак, неся за руки-ноги кого-то третьего. Мертвого.

Заторможенность, ощущение, словно он, Виктор, за собой наблюдает со стороны, вдруг исчезают. И глаза, привыкшие к рассеянному свечными огоньками мраку, в котором стоит молчаливо-громоздкая конструкция из труб разного диаметра и вентилей, начинают видеть четче.

– Зажигай машину! – говорит ему прямо в ухо Аза, протягивая коробок со спичками.

– А Сева где? – снова спрашивает Виктор. Ведь печку всегда запускал Сева.

– Нету твоего Севы! – буркнул в ответ Аза недовольным голосом.

Виктор положил спички в карман куртки и направился не спеша к тому месту, где под крышу барака-крематория прямо из боковой стенки входила труба. По очереди он откручивал вентили и посматривал на дрожащие стрелки датчиков, освещенные фонариком ходившего за ним тенью Азы. Дойдя до последнего большого вентиля, Виктор открутил его чуть-чуть. Потом поднял с земляного пола кусок обгоревшей газеты, зажег ее и, отодвинув железную задвижку, сунул в открывшееся отверстие. Газ, выходивший из множества маленьких сопел-горелок, тут же выхватил у Виктора из рук пламя, и труба загудела. Виктор закрыл задвижку и вернулся к вентилю. Открутил его посильнее. Гудение стало мощнее.