перестанет ходить в храм, глупца сожгут. Вместе со всей его деревней, чтобы неповадно было. Простая, легко приводимая в действие схема, а главное – отлично работает.

Вот только Хальдер строит для гэлтахов школы с монастырями, и монахи в монастырях изучают техническую магию. А Локсий не строит для эллинов ничего, и все земные разработки уходят на Батим.

Возможно, начальству виднее. Возможно, афиняне и впрямь не обрадуются, если им сказать: знаете, дети Эллады, вот вы поклоняетесь Аполлону, а он не совсем Аполлон, он просто очень талантливый учёный из другого мира, которому нужна ваша жизненная сила. Так что вы, пожалуйста, ходите в храмы и припадайте к алтарям. Меняться будем, как всегда, честно: вы нам – пневму, мы вам – четверть часа блаженства и час слабости во всём теле. И перестаньте баловаться сомнительными практиками. А то у нас на Парнисе вычислители работать не будут…

Да, может выйти неловко. Причём, если толпа придёт штурмовать лабораторию, то отстреливаться будет нечем, поскольку энергия для жезлов тоже берётся из людской пневмы. Нет пневмы – нет зарядов. Локсий-то уйдёт на Батим, он может шагать между мирами. А куда деваться нам с Мелитой?

Вытянувшись, как стрела, Кадмил подлетал к Афинам. Летел, понимая, что опаздывает. Для церемонии, наверное, уже всё готово. Эвника затвердила слова речи. Акрион переоделся в парадный хламис. Фимению утешили и объяснили, что нужно сказать.

Кстати, о Фимении. Надо будет потом задать ей пару вопросов. Орсилора, в отличие от Локсия, не посвящает в свои тайны жрецов, но Фимения-то не простая жрица, а верховная. К тому же, она несколько лет, фактически, не выходила из храма. Могла чисто случайно услышать или увидеть что-нибудь важное. Связанное с алитеей. И – Семела! Царица могла связываться во сне не только с богиней, но и с дочерью. А где Семела – там заговор.

Впрочем, это потом, потом. Сейчас главное – церемония. И она пройдёт, как задумано. Должно же хоть что-то, наконец, пройти, как задумано!

«Ну, а завтра, – думал Кадмил, пролетая над Ахарнскими воротами, – снова отправлюсь в Лидию. Найду способ пробраться в эфесскую лабораторию. Стану невидимым, разведаю, что успею. И обязательно спрячу по углам дюжину крошечных машинок. Тех, новеньких, которые записывают звуки. А потом, через три дня вернусь и заберу их. Среди всего, что запишут эти малютки, обязательно найдутся улики. Доказательства того, что Орсилора причастна к нашим бедам».

Проще было бы, конечно, спрятать в лаборатории Орсилоры не записывающие устройства, а передатчики. Вот только наша божественная соседка почувствует сигнал такой мощности в два счёта. И отследит азимут так же, как это сделала Мелита. Так что придётся рисковать шкурой ещё раз, когда придётся забирать эти штуковины.

Опасно? Да, опасно.

Но пойти на доклад к Локсию и признаться, что провалил расследование? Сказать, что подозреваемая мертва? Предъявить в качестве главной зацепки перепачканную тухлой кровью жаровню?

Немыслимо.

К тому же, если Кадмил прав, то назревает серьёзный политический скандал. Правительница соседней страны посягает на энергетические ресурсы Эллады. Причём делает это таким способом, который ставит под угрозу власть богов на всей Земле. Что, если алитея распространится, как чума, по соседним странам? Что, если люди узнают правду и просто перестанут отдавать пришельцам жизненную силу? Даже Хальдер не сможет никого сжечь, если у неё не останется пневмы.

Словом, надо действовать быстро и осторожно. Локсий вернётся через три дня. Времени хватит. Не может не хватить.

– Да буду я к себе милостив, – пробормотал Кадмил, снижаясь над дворцом.

Никем не замеченный, он приземлился на балконе Ликандровой башни. Сорвал с плеч сумку, вытряхнул свёрнутый руками Мелиты хитон и багряный плащ – вот теперь самое время для роскоши! Переоблачился, зашнуровал таларии, нахлобучил любимый петас – на удачу.

Что ещё? А, да, едва не забыл. Какое же божественное явление без молний? Он нашарил на дне сумки короткий боевой жезл, увенчанный бронзовыми фигурками сплетённых змей. Его собственный, личный жезл. Вот теперь всё готово. Что ж, вперёд.

Они ждали в дворцовом перистиле. Двадцать советников ёрзали на складных стульчиках, обмахивались подолами гиматиев, тщетно силясь развеять послеполуденную жару. Стражники, неподвижные, словно древние куросы, стояли караулом – в броне, в начищенных шлемах, с копьями и при мечах. В глубине двора зеленел лавровыми ветвями наспех сооружённый навес, деревянная стоя. Под навесом, в душной безотрадной полутени изнывал Горгий: то и дело приподнимал шлем, смахивал с лысины пот, отдувался, тряся бородой. Он стоял, прислонясь к свежеструганной опоре, боком к троим виновникам торжества, которые сидели в креслах, принесённых из царских покоев.

Справа была Эвника. Волосы уложены в причёску, похожую на капитель храмовой колонны, заколоты тирренским золотым гребнем. Пеплос – нарядный, пурпурный – подпоясан шёлковым поясом с кистями. Лицо накрашено густо, ярко, брови подведены сурьмой. В ушах качаются серьги… Да, верно, это серьги Семелы, крошечные, свернувшиеся кольцами ящерки. Эвника сидела свободно, облокотившись на ручку кресла, глядя на носки сандалий. В руке она держала оливковую ветвь, которой вяло помахивала перед собой, прогоняя одуревших от солнца мух.

Слева усадили Фимению. Кудри её были собраны тяжёлым обручем из электрума и, будто смоляной водопад, ниспадали с макушки на спину, укрытую ярко-зеленой праздничной тканью. Лицо хранило отрешённое, как у египетской статуи, выражение. Уголки бледных губ едва заметно тянулись вверх, но взгляд, неподвижный и тяжёлый, стремился куда-то страшно далеко, будто бы искал того, кого больше не найти в этом мире. Кадмил почувствовал неловкое душевное движение. Жаль Пелониду. В отличие от Акриона, Фимения хорошо помнила Семелу; и, в отличие от Эвники, любила её. Готовилась, должно быть, уже встретиться с матерью после стольких лет разлуки, но – подвал, клинок, статуя. Не позавидуешь.

Между сестёр сидел Акрион. С выпрямленной спиной, крепко держась за подлокотники, будто кресло было не кресло, а колесница, готовая рвануться вскачь. Волосы ему уложили не хуже, чем сёстрам, смазали маслом, украсили свежим венком. Белоснежный хламис скрепляла серебряная застёжка. Из-под левого плеча виднелась рукоять волшебного ксифоса. На груди, поверх одежды сверкало золотом всезнающее Око. Акрион хмурился, собирал лоб морщинами, ступня безотчётно притоптывала по деревянному помосту.

За его спиной маячили три девушки, вооружённые музыкальными инструментами. Одна вертела в руках двойную флейту-авлос, другая рассеянно начищала подолом шёлковой накидки крошечные медные кимвалы. Третья, кифаристка, от нечего делать тенькала струнами, настраивая инструмент.

Все ждали бога.

И бог явился.

Сперва в небе ударила молния. Была она бледной при свете дня, и гром вышел нестрашный, приглушённый. Но на земле все встрепенулись