Генерал-губернатор перевел дух, не сводя с Толстого неприязненного взгляда.

— Необыкновенная, выдающаяся расторопность Лыкова спасла город. Она и еще помощь военного командования. Погром варшавской полиции не состоялся. Люди Ежи Пехура почти все арестованы. Но сам он уцелел и скоро навербует новых боевиков! И что же вы, господин обер-полицмейстер, сделали, чтобы остановить этого опаснейшего негодяя? Отстра нили от розыска Лыкова! Который один сделал больше, чем все ваше управление.

Приказываю: полномочия коллежскому асессору Лыкову вернуть. Розыск Млыны возглавляет он и никто другой! Расследование случая с самоубийством террориста… как там его? прекратить. Чем их меньше, тем лучше… Вам я объявляю о служебном проступке, о чем мною будет доложено министру внутренних дел.

Лицо Толстого сделалось совсем свекольным; казалось, его сейчас хватит удар. Лыкову даже стало жалко обер-полицмейстера. Гурко смотрел на подчиненного с презрением, ждал какого-то ответа, но не дождался и обратился к жандарму:

— Генерал Брок! Почему ваше управление ничего не сообщало мне о создании в Варшаве боевой организации националистов?

— Виноват, ваше высокопревосходительство!

— В чем именно виноваты?

— Я не располагаю никакими сведениями об этом.

— Лыков пытался заручиться вашим содействием, сообщить эти самые сведения. Но наткнулся на некоего Маркграфского. Кто он такой?

— Ротмистр Маркграфский — старший адъютант окружного управления. Очень способный розыскник! Он докладывал мне о приходе чиновника, командированного из Петербурга в здешнюю сыскную полицию…

— И что?

— Командированные обычно приезжают сюда за легким успехом, с целью получить отличие. У ротмистра сложилось впечатление, что чиновник хочет выпросить орден… за поим ку выдуманных террористов…

— Орден? — Гурко покосился на Лыкова. — Их у коллежского асессора и так много. Больше, чем у некоторых генералов. Передайте ротмистру Маркграфскому, что он идиот.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!

— Якобы придуманные террористы казнили трех офицеров и чуть было не устроили погром в Варшаве. Вон, одних револьверов отобрано более тридцати… А по вашим отчетам, в Царстве Польском тишь да гладь! Все поляки до единого заняты мирным трудом! Это вы называете честной службой? Вы за что содержание получаете, господин генерал-лейтенант?

Брок, в отличие от Толстого, не покраснел, а побледнел. Но не решился возражать и стоял, держа руки по швам.

— Вам я объявить ничего не могу, но войду отношением к шефу Корпуса жандармов. Где откровенно выскажусь об вашей службе.

Гурко замолчал, теребя седые бакенбарды в стиле покойного государя. Потом сказал с непередаваемым презрением:

— Свободны оба.

Генералы, толкаясь, как школьники, выбегающие на перемену, ринулись прочь из кабинета. Когда они ушли, Гурко поднялся из-за стола и протянул коллежскому асессору малень кую крепкую руку.

— Благодарю за службу! Кстати спросить: не желаете перевестись сюда? Сами видите, что здесь творится с кадрами. Надо их укреплять.

— Генерал Толстой мне не обрадуется.

— Плевал я на его радости! Мне… да и всей России нужны в Польше достойные люди. Иначе упустим этот край. А сюда, наоборот, едут всё больше те, кто служить не хочет или не может.

— Спасибо за предложение, ваше высокопревосходительство. Вынужден отказаться.

Гурко смотрел на него несколько секунд, понял, что решение твердое, и не стал уговаривать.

— Жаль. Какого вы мнения о надворном советнике Гриневецком?

— Я считаю, он на своем месте.

— Вам скоро уезжать, а Млына-Пехур все еще на свободе. Гриневецкий сумеет поймать его без вас?

— В конце концов справится. Может, не сразу… Потом, я еще никуда не уезжаю. Поручение я, правда, выполнил, преступников установил. Большая их часть арестована. Но пока нет приказа из министерства, буду помогать сыскной полиции.

— Ну, авось и успеете до отъезда! Я вам больше доверяю, чем здешним. И кстати, личная от меня признательность за поимку убийц ротмистра Емельянова. Я знал этого офицера. Порядок в его эскадроне был образцовый! Когда ротмистр перешел в полицию, то и там завел те же строгости. Держал панов в кулаке. Так и должно поступать с ними! Поляки должны чувствовать суровость русской власти, иначе совсем перестанут подчиняться. А обер-полицмейстер пляшет под их дудку…

На этом аудиенция закончилась. Лыков не решился доказывать генерал-губернатору, что командовать эскадроном и полицейским участком — разные вещи. И то, что проходит с солдатами, не всегда годится для свободных людей… Не стал он сообщать и о том, что помогать полиции ловить Пехура будут варшавские уголовные.

Когда коллежский асессор вернулся в управление, первым ему попался сияющий Егор. Ссылка у парня закончилась, и он вновь стал лыковским помощником. Более того, с перепугу Толстой отослал в Петербург представление на него к следующему чину! К вечеру появился и Гриневецкий, тоже повеселевший. Он уже знал откуда-то, что висел на волоске. А Лыков дал ему у Гурко хорошую аттестацию… В итоге жмуд и двое русских завалились вечером в кафе-концерт на Кролевской и обильно угостились там на счет Эрнес та Феликсовича. Говорили о чем угодно, только не о том, как поймать Ежи Пехура. Но тот сам напомнил о себе. Пока сыщики отдыхали, «беки» подожгли квартиру Алексея на Гусьей улице. Он лишился всего имущества, уцелели только награды, которые Лыков не успел снять после возвращения из Лазенок.

В итоге коллежский асессор переселился в здание ратуши, под охрану городовых. Обер-полицмейстер уплотнил прислугу в своей казенной квартире на четвертом этаже. Коман дированному досталась маленькая комната без удобств, окнами во двор. В уборную ему теперь приходилось наведываться через генеральские покои, пугая своим появлением пятерых детей Толстого.

Но это было еще полбеды. Коллежский асессор из охотника превратился вдруг в добычу. Он ловил Ежи Пехура, а террорист в это же время ловил его самого… Когда Лыков на другой день выходил из Белянского участка, в него выстрелили из проезжающей пролетки. Пуля легко оконтузила голову. Через сутки на сыщика напали, когда он обедал в ресторации. Лыков был настороже и дал «бекам» отпор. Одного положил прямо в зале, а второго, раненого, загнал в подворотню. Где его и захватили городовые… Казалось бы, после такого можно ходить гоголем, но нервы у Лыкова вдруг начали сдавать. Легко ли жить, ежесекундно ожидая пули? А надо нести службу, общаться с людьми, передвигаться по городу. Низкий чин сыщика не давал ему права на охрану. Агенты, встречаясь с ним теперь на улице, торопились свернуть разговор и быстро удалялись, озираясь. Будто прокаженный!

Только верный Иванов не бросил начальника в беде. Выйдя раз на Сенаторскую, коллежский асессор через десять шагов развернулся и схватил какого-то прохожего за плечи. Это оказался Егор, неумело загримированный, с криво приклеенной бородой. Лыков тут же отвез парня на извозчике к нему на квартиру. И заставил побожиться матери на образах, что не будет больше рисковать, прикрывая шефа…