– Вы просто как дети, – притворно вздохнул Морис и сел между Шурой и Мирославой.

После ужина все сидели в гостиной возле уютно потрескивающего камина.

Краем глаза Морис любовался тем, как отблески огня падают на лицо Мирославы, превращая его в лик, как ему казалось, неземного божества.

А она тем временем, внимательно выслушав рассказ Наполеонова о беседе с Нерадько, уточняла подробности.

О покушении на Инну он сообщил ей почти сразу, и у детектива было время подумать.

Так как она пока не спешила поделиться с ним результатом своих размышлений, Наполеонов решил начать первым.

– Филипп Яковлевич мог знать о том, что Инна – родная дочь его брата… – предположил он.

– Откуда?

– Он сам мог ему об этом сказать. Ведь они были близки с детства.

– Мог. Но не думаю, что сказал. И потом, какой смысл Филиппу Яковлевичу начинать с Инны? Ведь основная доля доставалась племяннику.

– Он мог подслушать разговор матери с дочерью и решил избавиться от объявившейся претендентки на наследство.

– А потом он собирался устранить Мирона?

– Необязательно. Может, он хотел, чтобы наследство досталось его племяннику.

– Выгоднее всего было убить Мирону… – задумчиво проговорила Мирослава.

– Может, и так. Но парень до сих пор не может прийти в себя после смерти сестры. Он утратил вкус к жизни. И потом, у него – алиби.

– Какое?

– Мы нашли таксиста, который подвез его к дому. Это было спустя полтора часа после покушения.

– Интересно…

– Очень!

– А откуда его вез таксист? Из какого именно места?

– От ресторана «Волжская красавица».

– Вы расспросили персонал?

– Да… – замялся Наполеонов.

– Ну и?

– Ресторан этот довольно большой… – Шура почесал свой острый нос и продолжил: – Короче, его сначала никто не узнал. Но потом он сам указал на официанта, который его обслуживал. И тот его вспомнил.

– А швейцар, гардеробщик?

– Сослались на то, что в этот вечер было слишком много народу, и они не могли запомнить всех.

– И все-таки у людей, служащих в таком месте, глаз наметанный… – проговорила она с сомнением.

– И на старуху бывает проруха.

– Выходит, Мирону повезло, что официант подтвердил его алиби.

– И таксист, – напомнил Наполеонов.

– А кто заказывал Порошенкову такси?

– Он сам.

Мирослава впала в задумчивость и стала молча смотреть на огонь.

Шура не был влюблен, к тому же не обладал похвальным терпением, поэтому, выждав несколько минут, он потряс подругу детства за плечо:

– Проснись, красавица, проснись!

Мирослава повернула к нему голову.

– Что-нибудь придумала?

– Есть одна задумка, – ответила она неторопливо, – но я сначала должна ее проверить.

– Ну вот, опять тайны Мадридского двора, – сокрушенно вздохнул Наполеонов.

– Потерпи, дружок. – Она легонько потянула его за нос и тотчас отпустила.

Мирон снова не спал всю ночь, он то и дело вставал с постели, подходил к двери, слушал, не раздадутся ли шаги…

Но за дверью было тихо.

Тогда он на цыпочках подбирался к окну, отодвигал в сторону портьеру и долго смотрел в ночь.

На асфальте перед домом растекались разноцветные лужи света от фонарей. А дальше темнел сад. Даже запорошенный снегом и облитый лунным сиянием, он казался Мирону темным…

Невольно он вспомнил разговор с дядей, в котором тот упомянул о своем завещании.

Дядя честно сказал ему, что основной капитал достанется Жене, а он получит только треть.

– А если Женя, не дай бог, скончается, кому тогда деньги? – спросил племянник, дурачась.

Дядя сначала насторожился, но, увидев игривое выражение лица Мирона, так же со смехом ответил:

– Тебе, кому же еще, племянничек.

«Выходит, что как в воду глядел», – подумал Мирон с тоской.

Валентин Гаврилович всегда мечтал о сыне и считал таковым Мирона.

Но Жени нет, им уже теперь никогда не быть вместе, так зачем ему деньги? Какой от них толк?

«Впрочем, толк есть, – подумал Мирон, – на них можно построить Жене усыпальницу не хуже Тадж-Махала».

Эта мысль постепенно захватила его и стала навязчивой идеей, за воплощение которой Мирон готов был отдать свою жизнь.

И не только свою.

Не спал этой ночью и Захар Борисов.

Накануне садовник признался горничной Кларе, что ему стало казаться, будто тень Евгении бродит в сумерках по зимнему саду.

– А что, вполне может быть, – ответила Клара, округлив от страха глаза. Потом потянула его за рукав и прошептала: – Ты туда, Захарушка, как стемнеет, лучше не ходи.

– Ну, вот, – грустно засмеялся он, – я надеялся, что ты переубедишь меня, скажешь, что все это глупости и первобытные страхи, а ты…

– А что я? – спросила она тихо. – Я верю в привидения. И если она бродит там, – Клара указала на потолок, – то, значит, душа ее не успокоилась, и неизвестно, чего можно ожидать от встречи с ней.

– Ладно, Кларусик, – Захар приобнял девушку, – спасибо тебе за совет, я, пожалуй, поспешу. Хозяев нет, а дела остались.

Клара кивнула с печальным вздохом, а когда он отвернулся, боязливо и неумело перекрестила его.

И вот наступила ночь, а он, вместо того чтобы спать, поднялся в зимний сад. Ему слышались шорохи, легкое потрескивание, неясные вздохи, торопливый шепот.

Он перевел дыхание и вдруг заметил у окна белый силуэт.

– Господи! – вырвалось у него.

Это была она! Евгения! Она стояла спиной к нему и смотрела в окно.

Захар почувствовал, как по его спине потекли струйки пота, ноги стали ватными, во рту пересохло. Он даже не мог закричать.

И тут с той стороны окна кто-то неведомый швырнул комок снега, он гулко ударился о стекло и рассыпался.

Кто это был?

«Кто-кто», – мысленно ответил сам себе Захар. Это вернуло ему часть самообладания. Мужчина нащупал выключатель, и яркий свет залил все вокруг.

Силуэт у окна не растаял и не испарился. Это был тюк белой тонкой сетки, который он сам же и принес сюда два дня назад.

Успокоившись, Захар сел на скамью.

Ему вспомнилось, как на исходе лета он до вечера работал в саду, а потом задремал на лужайке за разросшимися кустами шиповника, которые хозяин ни за что не разрешал подрезать.