Это была обидная кличка?

С чего вы взяли? Нет, конечно.

Вам там нравилось жить?

Да. Нравилось. Многим не нравилось. Многие жаловались. Многим было стыдно признаться, что они здесь выросли: люди из Чикаго или из Шампейна иногда злились — издевательски кланялись, целовали руку, — но я бы не стал стыдиться того места, где вырос: по крайней мере, наша часть города была обычным приятным предместьем: деревья, ручеек, красивые парки. Конечно, у нас и выбора не было: мы ведь не могли в свои восемь-девять лет уйти из дома и переселиться в какое-то другое место, где нет этого отвратительного клейма «богатого городка». Впрочем, я бы сказал, что в Лэйк-Форесте, как и в любом другом городе, который кажется размеренным и спокойным, уравновешенным, с отлаженным бытом и уважением к семейным ценностям, удобным для жизни, но глубоко среднезападным, — так вот, иногда там становилось тихо, до странности тихо, и за этой тишиной слышался слабый, едва уловимый звук, словно из узкого отверстия выходит воздух, такой звук, как будто в нескольких измерениях от нас кто-то вопит, — и тогда люди умирали непонятной и жуткой смертью.

Что вы имеете в виду?

Ну, самоубийства, несчастные случаи. Один мальчик, которого я знал в детстве, как-то бегал по подвалу, тыкал чем-то в разные стороны, и на него обрушилась кладка дров. Он задохнулся. Это была наша первая смерть. Ему было лет десять. Потом, примерно через два года, произошел случай с отцом Рики.

С отцом Рики?

Рики — это был мой лучший друг, он жил на другом берегу того ручья, который тек рядом с нашими домами. Мы с Рики и Джеффом Фарландером вместе занимались всякой ерундой, вместе ходили на плаванье и так далее. А за ручьем было странно. Чаще всего мы занимались каким-нибудь вандализмом. Представьте себе: бросались разным в проезжавшие машины: кусками льда, камнями, яблоками-дичками, желудями, снежками…

Сейчас, задним числом, я не могу понять, зачем мы это делали? Нас что, раздражало, что тут ездят машины? А может, нам было скучно и нравилось слышать, как наши снаряды стукаются об машину, грузовик и так далее. Дальше больше. Сначала мы просто бросали всякую всячину, а потом как-то раз зимой построили поперек дороги настоящую снежную стену из семи-восьми огромных снежных глыб, которые скатали из свежего снега. Мы расставили их в линию, закрепили и засели в кусты наблюдать, и довольные, хихикали. Стена была в три фута высотой и в три фута толщиной и стояла на Вэлли-роуд, а поскольку мы были очень умными и полиция уже умела опознавать нашу работу, то мы это сделали у самого дома Джеффа. Как было задумано, так и вышло: либо водители останавливались и разворачивались, либо тщетно пытались ее пробить, потому что недооценивали толщину стены и мастерство, с которым она была сделана.

— О, трансмиссия полетела, — объявлял Джефф.

— Ага, — соглашался я, не имея никакого представления, о чем он говорит. Я совершенно не разбирался в устройстве машин.

Однажды летом мы зашли еще дальше. Мы всегда делали всякую ерунду с зажигалками и бензином, поджигали разные штуки. Обычно брали теннисный мячик, пропитывали его бензином, потом поджигали и играли в футбол на улице.

— Комета! — кричали мы. — Комета! Комета! Комета!

Угадайте, как мы называли эту игру?

Сдаюсь.

Эту игру мы называли «комета».

Понятно.

Но как-то вечером четвертый парень, Тимми Роджерс, такой крепкий, с жесткими волосами, на год старше нас, придумал, что нам надо сделать вот что, — понимаете, он решил взять бензин и вылить на дорогу, а потом… Правда, ни у кого не было спичек. Кому-то надо было сходить домой и осторожно взять их, не возбуждая подозрений. Но пока мы решали, кто должен идти, кому удастся добыть длинные спички для барбекю, Тимми Роджерс просто вытащил свою зажигалку, маленькую зажигалку «Бик», наклонился над мостовой, где было разлито горючее — к этому моменту я буквально прыгал от нетерпения — и поджег ее, и вся улица сразу занялась. Было просто невероятно, пламя поднялось на пять футов, улицы Лэйк-Форреста в огне! Это продолжалось недолго, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы привлечь полицию, которая приехала и стала рыскать вокруг, пока мы давились от хохота в кустах. Мы устроили пожар на улице! А потом мы вернулись к Джеффу и в шестой раз посмотрели «Подержанные автомобили»[114].

А какое отношение это имеет к отцу Рики?

Ах да. Было начало лета, ясный день, я сидел дома и строил из «лего» марсианский город по хитроумному чертежу, который был у меня в блокноте рядом с рисунками летающих динозавров и добрых инопланетян с большими ногами. Я уже построил для всех зданий фундаменты на серых базовых плитах с зубчиками, мне их подарили на день рождения. И тут позвонил Джефф и сказал, что нам надо зайти к Рики, потому что у него стряслось что-то жуткое.

— А что стряслось?

— Его папа облил себя бензином, чиркнул спичкой и стал весь в огне бегать по двору, а потом перестал бегать и сразу умер, прямо перед домом.

Я рассказал матери и пошел по улице к тупику, перепрыгнул через ручей в узком месте, зашел за Джеффом, и мы вместе отправились к Рики. Он сидел в общей комнате и смотрел телевизор. Общая комната у него была совсем как у нас — обитая деревом и тусклая. Привет, сказали мы. Привет, сказал он. Показывали какую-то из старых музыкальных передач, которые были, пока еще не было МТВ, и там крутили клип на песню Боба Дилана «Шутник»[115]. Нам этот клип нравился. Там разные предметы со свистом летели прямо к экрану, как в стереофильме. Я только что начал читать «Роллинг Стоун», и уже слышал, что есть такой Боб Дилан, и знал, что если я хочу хоть что-то понимать, я должен знать и уважать Боба Дилана, и я очень хотел, чтобы песня мне понравилась, но тут Рики меня опередил.

— Люблю я эту песню, — сказал Рики.

Я был обескуражен. И решил пропустить это мимо ушей.

Две младшие сестры Рики, намного младше его, время от времени забегали в комнату и снова убегали. Мы продолжали смотреть телевизор, усевшись к нему вплотную.

— Ну и как это было? — спросил Джефф. Я ушам своим не поверил.

— Знаешь, как? — ответил Рики. — Как в «Искателях потерянного ковчега»[116], в самом конце.

Мы помнили этот кусок: там в самом конце нацисты открывают Ковчег Завета, и оттуда вылетают призраки — сначала они добрые и красивые, а потом начинают злиться, тогда из Ковчега выходит огонь и убивает всех нацистов, насаживает их на твердые столбы пламени прямо там, где они стояли, и вот все главные нацисты, один за другим, тают, как восковые фигурки, — сначала кожа, потом скелет, а потом кровь, которая течет у них из черепов, именно в таком порядке, и получается похоже на разноцветные струи воды. Это зрелище одновременно пугало и завораживало нас.