Во время пребывания Хидэёси в Фусими Тятя прослышала о том, что со всех сторон тайко поступают жалобы на Хидэцугу — знатные воины и вельможи весьма недовольны его поведением как в общественной, так и в частной жизни.

С появлением новой челобитной Хидэёси всякий раз приходил в ярость, словно ему толковали не о приёмном сыне, а о злейшем враге. У тайко начинали трястись руки, он бледнел от гнева и бросал недобрые взгляды в сторону Киото, где находилась резиденция Хидэцугу. А когда старик вскакивал от избытка чувств, его иссохшее тело била такая дрожь, что казалось, он вот-вот развалится на куски.

Список провинностей Хидэцугу оказался велик. На пятый день первой луны 2-го года Бунроку[98]императрица Огимати, супруга Небесного государя, покинула изменчивый мир, и шестнадцатый день того же месяца был посвящён обряду очищения в память об усопшей. А молодой кампаку, вместо того чтобы поститься со всеми, велел подать ему на обед мясо журавля. Дальше — хуже. Нимало не заботясь о том, что траур ещё не закончился, он устроил для своих приближённых пир на свежем воздухе в окрестностях Киото, восьмого дня шестой луны созвал музыкантов и повелел услаждать слух своих гостей, а восемнадцатого дня седьмой луны по его указу в Дзюракудаи состоялось состязание борцов сумо. Одиннадцатого числа девятого месяца Хидэцугу охотился в лесах на священной горе Хиэй, что строго запрещено. В довершение всего прочего он взял за правило запускать руку в казну многих даймё и держал при себе впечатляющее количество наложниц.

Прислужницы исправно докладывали Тяте о поступающих Хидэёси жалобах на приёмного сына. Её разбирало любопытство, и она, так же как и тайко, ещё не зная, как обратить себе на пользу это всеобщее недовольство поведением Хидэцугу, теперь питала к нему жгучую ненависть и дивилась тому, что неведомо откуда пришедшее чувство поселилось в её сердце и день ото дня набирает силу вопреки её воле. Обсуждать поведение молодого кампаку с Хидэёси Тятя, однако, воздерживалась, да и он ни словом не упоминал о приёмном сыне в беседах с ней.

На второй день третьей луны в Фусими явился представитель киотоского двора, который должен был преподнести в дар Хирохи коня и меч по случаю его переезда в новую резиденцию. В замке уже несколько дней слуги и самураи сбивались с ног, заканчивая приготовления к визиту императорского посланника. В назначенный день Тятя слегла от недомогания и не смогла присутствовать на торжественной церемонии во славу её сына. Она сидела на футоне, и её голова кружилась от счастья при мысли о том, что дитя, вышедшее из её чрева, удостоилось таких почестей, и она мечтала о ещё более блестящем будущем для своего мальчика. Хирохи станет наследником тайко, чего бы это ни стоило, и будет править государством, как его отец. Теперь Тятя знала своё предназначение, поняла, в чём смысл её жизни. Она не погибла в огне, охватившем замок Одани, и спаслась от пожара в Китаносё лишь для того, чтобы родить и воспитать этого ребёнка, которому суждено стать властелином Японии. От внезапно воспылавшей в сердце решимости посвятить себя этой единственной возвышенной цели даму Ёдо бросило в жар, а в следующее мгновение её лицо покрылось восковой бледностью.

В начале шестой луны над головой кампаку Хидэцугу начали сгущаться тучи. До Фусими долетели слухи о том, что пять полномочных представителей Хидэёси, среди которых был Мицунари Исида, получили приказ провести дознание по делу об измене и злом умысле против тайко. Главным подозреваемым называли Хидэцугу. В самом Фусими и призамковых посадах только об этом и говорили.

Убедиться в достоверности слухов Тятя могла бы легче лёгкого — достаточно было задать Хидэёси вопрос и получить ответ, но в беседах с тайко она старательно обходила эту тему молчанием, да и сам он по-прежнему не изъявлял желания обсуждать своего приёмного сына.

Прошло дней десять, и слухи подтвердились сами собой, когда Тяте и маленькому Хирохи нанёс визит Мицунари Исида, остановившийся в Фусими проездом. Этот молчаливый воин с благородными чертами лица как бы невзначай обронил в разговоре, что он отряжен в Дзюракудаи с официальным посланием от тайко.

На рассвете восьмого дня седьмой луны посланник выехал в Дзюракудаи с целью пригласить Хидэцугу в Фусими. Тятя не знала, что задумал Хидэёси, но чувствовала: его отношения с приёмным сыном достигли критической точки.

В тот день в Фусими воцарилась странная гнетущая атмосфера. Ветер стих, жара сделалась невыносимой. Лишь пронзительная песня цикад нарушала могильную тишину. События начали разворачиваться одно за другим, Тяте своевременно о них докладывали: Хидэцугу прибыл в полдень, но на двор замка не ступил, а отправился в особняк Дайдзэнноскэ Киноситы, где велел обрить себе голову, принял монашеский обет и вскоре под охраной сотни самураев отбыл в монастырь на гору Коя[99].

На следующий день Хидэёси выехал из Фусими в Киото и был при этом сам не свой, мрачен и молчалив. По прибытии в столицу он явился во дворец Дзюракудаи, лишившийся хозяина, и предпринял последние меры для того, чтобы закрыть дело Хидэцугу. Тосииэ Маэда был назначен наставником Хирохи и отправлен в Фусими, затем тайко составил текст клятвы в верности маленькому наследнику дома Тоётоми и поручил Масуде и Исиде раздать её всем даймё. Первым пунктом в ней значилась готовность дающего обет защищать господина Хирохи даже ценой собственной жизни и безропотно покоряться всем приказам тайко на сей счёт. На следующий день Тятя узнала, что даймё скрепили свитки с клятвой своими печатями. Спустя два дня подоспела весть о том, что Хидэцугу совершил сэппуку в храме Сэйгандзи на горе Коя. Не прошло и недели с тех пор, как тайко призвал приёмного сына в Фусими.

Минуло ещё три дня, и Хидэёси, наведавшись ненадолго в Тятины покои, сказал ей за чаем:

— У Хидэцугу было больше тридцати наложниц.

Поначалу Тятя не вполне поняла, к чему он клонит, затем, решив, что тайко желает таким образом узнать её мнение по поводу дальнейшей судьбы этих женщин, спокойно произнесла:

— Мой господин конечно же сделает всё, дабы убедиться, что никто не желает зла его родному сыну и наследнику.

Странное выражение мелькнуло в глазах Хидэёси, чей пристальный взгляд был устремлён на неё. Возможно, в тот миг его удивила жестокость, которая скрывалась за словами наложницы, а Тятя подумала, что за свою долгую жизнь тайко совершал и худшие зверства, но не решилась сказать это вслух.

Второго дня восьмой луны все бывшие наложницы Хидэцугу были доставлены на лобное место в Сандзё-гавару и обезглавлены одна за другой. Поглазеть на казнь собралась огромная толпа, однако мало кто смог вынести столь кровавое зрелище. При виде безвинных молодых женщин, рыдавших перед лицом жестокой смерти, многие теряли сознание, иные выкрикивали проклятия в адрес палача.

Ночью к отрубленным головам, надетым на пики и выставленным на улицах Киото, кто-то подвесил таблички с надписями: «Зверство сие непростительно. Править страной на крови — дурное предзнаменование», «Добрые и дурные поступки вращают колесо судьбы в согласии с законом кармы».