«Наварин» стремительно ушел под воду, а сотня моряков успела попрыгать в воду, и выплыть из водоворота. Вот только это была отсроченная смерть — до утра никто из них не дожил, а японцы выловили из воды днем лишь одного матроса, совершенно окоченевшего и потерявшего сознание, чудом выжившего.

— Вы уж смотрите…

Фелькерзам осекся, понимая, что совершает глупость, пытаясь в очередной раз выдать «цеу», в котором никто не нуждался. Все и так несли вахту на совесть, ибо на кону для всех стояла их собственная жизнь. К чему тут давать дополнительные указания, будь ты трижды командующий эскадрой и дважды адмирал?!

Дмитрий Густавович вздохнул, и посмотрел на северную сторону еще раз в бинокль — мощные линзы позволили разглядеть на самом краю горизонта еле видимые светлые черточки, словно пунктир. Как он знал, там японские вспомогательные крейсера обратили к небу свои прожектора, как бы подсвечивая линию облавы. Все правильно делали самураи, если бы не одно «но» — теперь русские корабли следовали не на северо-восток, как было нужно продвигаясь к Владивостоку, а точно на ост, даже отклоняясь к зюйду, поближе к береговой черте. На это он и сделал расчет, именно таким курсом пошел «Алмаз» в реальной истории, единственный крейсер 2-й эскадры, добравшийся до Золотого Рога…

— Ты, Федор, если будет подрыв, сигай за борт, ты покрепче будешь, могут успеть спасти, — Фелькерзам посмотрел на своего вестового, который все эти дни заботился о нем как о маленьком. По крайней мере, уже дважды сменили белье, а то мокрое все от пота было, а он весьма неприятно пахнет. И «лекарством» исправно снабжал — Дмитрий Густавович сделал глоточек из четвертого флакончика, вот только состояние было у него как в поговорке — «ни в одном глазу».

— Куда мне от вас бежать то, ваше превосходительство?! Вместе воевали, вместе здесь и помирать будем…

Просто отозвался матрос без всякой рисовки и фальши, буднично произнес — в такой голос сразу же верится. Как сказал, так обязательно сделает, и не отступит от данного слова.

— Ты сам решил, — ответил Фелькерзам тоже без всякой рисовки, вместе, так вместе. И закурил папиросу, благо при задраенном изнутри иллюминаторе можно было дымить табаком в свое удовольствие. Вот только после пары затяжек адмирал непроизвольно охнул, папироса выпала из пальцев, хорошо, что в пепельницу, и он ее машинально погасил.

Раскатистый грохот прошел через корабельную сталь, сердце на секунду перестало биться, но тут же бешено заколотилось в груди. Такой взрыв ни с чем не перепутаешь.

— Никак в «Мономаха» самодвижущей миной попали?! Звук отдаленный, он как раз концевым идет! А вот и пушки его замолотили — только на нем скорострелок много, в бою ведь почти не участвовал. Беглым бьют, с двух бортов, видимо, обложили!

Матрос говорил совершенно спокойно, а ведь прекрасно знал, что огонь разрешено вести в самом последнем случае, и до конца соблюдать скрытность. Ведь темнота лучший шанс для спасения, и вот теперь ее покров врагом сорван…

Ночная атака японских миноносцев на русские корабли.

Глава 55

— Твою мать, что же это такое…

«Владимир Мономах» тонул, в этом не было сомнений — крейсер сильно накренился, но его орудия продолжали стрелять, причем беглым огнем, и вспышки выстрелов освещали погибающий корабль. Над мостиком полоснул ярким лучом прожектор, затем на кормовой надстройки засветился еще один. Видимо, командир крейсера вполне здраво рассудил, что раз противник уже торпедировал русский корабль, то нужно осветить атакующие японские миноносцы, и успеть поразить их снарядами.

— В кого они так бьют, в кого?!

Смотреть с мостика на происходящее было больно, но оказать помощь гибнувшему товарищу ни «Наварин», ни «Адмирал Нахимов» оказать не могли — два корабля продолжали уходить молча, без единого выстрела и огонька. Привлекать сейчас к себе внимание вражеских миноносцев было бы в высшей степени неразумно — большая часть пушек, особенно противоминных орудий выбита в дневном бою. И начнись согласованная атака миноносцев со всех сторон, то избежать попадания торпеды просто невозможно — три оставшихся 75 мм и пять 47 мм не тот набор орудий, с которыми можно отбиться. А на старые шестидюймовые пушки никакой надежды нет — скорострельность у них не ахти, хотя семь штук осталось, так как неприятелю ни разу не удалось пробить броню каземата.

— Владимир Александрович привлекает к себе внимание японцев, раз приказал задействовать корабельные прожектора. Сейчас они набегут со всех сторон — хорошо ведь видно!

Глухо произнес стоявший рядом с Фелькерзамом командир «Наварина». Дмитрий Густавович ничего не сказал, понимая, что на эти слова не требуется ответ — и так понятно, что командир «Мономаха» Попов использовал соль отчаянное средство от полной безнадежности. А это означало только одно — корабль получил такое повреждение, которое не позволит ему дойти до Владивостока. И теперь сознательно вызывает весь «огонь на себя», чтобы два других русских корабля избежали атак вражеских миноносцев. Ведь самураи, несомненно, будут привлечены столь яркой «иллюминацией», которая видна на десятки кабельтовых.

— Посмотрим, что будет дальше, — негромко произнес Фелькерзам, и добавил. — В любом случае «Свирь» пойдет обратно, как только все стихнет. Возможно, «Мономах» и не затонет до утра — крейсер построен прочно и динамо еще не залило. Так что шансы есть…

Дмитрий Густавович осекся, с пронзительностью осознав, что ошибся, и никаких шансов на выживание судьба не оставила русскому крейсеру. Прогремел еще один взрыв, у борта крейсера, но с противоположной стороны от первого попадания, взметнулся в небо высоченный султан воды. Прожектора погасли, но пушки продолжали стрелять в невидимого противника — «Мономах» сражался до последнего, как и надлежит воину.

— Храбрецы — положили животы за други своя!

Замерев, негромко произнес адмирал, и, сняв фуражку, истово перекрестился. Его примеру последовали офицеры и матросы, стоявшие на мостике, одно крыло которого было искорежено взрывами — разрушения от шимозы были весьма характерными.

— Надеюсь, кого-то из команды, может быть, и удастся спасти. Если корабль продержится хотя бы десять минут, — тихо произнес Фитингоф. И добавил сквозь стиснутые зубы:

— Но после двух торпед…

Бруно Александрович не договорил — идущий в кильватере крейсер «Адмирал Нахимов» неожиданно начал стрелять. Громко ухнули шестидюймовые пушки, вместе с ними открыли огонь скорострельные орудия. Броненосный крейсер словно опоясался стенкой ярких вспышек, и непонятно было по какому врагу корабль стреляет.

У Дмитрия Густавовича мгновенно промелькнула мысль, что у комендоров «Нахимова» просто не выдержали нервы — с перепуга один выстрелил по непонятной тени, в которой ему почудился миноносец, и как