– Пловчихи идут, – кричали в толпе мальчики.

– Сколько их много, Ворошиловским выстрелом, не соберешь, – говорили, глядя в их сторону, мальчишки. Коля Воронцов с Колей Савельевым загляделись на пловчих, с каким-то могучим желанием.

– А мне Маша нравится, красавица, комсомолка, все ребята в нее влюблены, – делился Савельев с Воронцовым.

– А в товарища Сталина! – отреагировал Воронцов Савельеву.

– И в товарища Сталина тоже, – отвечал Савельев Воронцову.

– Я через год в армию пойду, – делился планами на год вперед Ваня Надкин.

Егор повел ребят на запад по бывшей Мариринской улице, к памятнику героям революции, туда, к обдуваемому ветрами откосу, где в нескольких шагах стоял, возвышаясь с каменных глыб, памятник героям революции. Сюда, к подножью мемориала, возлагались большие венки и просто букеты цветов. Ложатся на холодную каменную плету, согревая ее, отдавая дань героям революции. Егор тогда говорил:

– Я клянусь и обещаю быть такими достойными, как они, обещаю не подкачать, – ребята смотрели, стоя, на памятник, вспоминали комсомольца Сашу Вердена, первого секретаря карельской трудовой коммуны товарища Ярвисало, других, лежащих в сырой земле товарищей.

* * *

Здесь, у могилы героев, в толпе большевиков Ваня и Егор встретили Гюллинга, они разговаривали на финском языке. Егор поздоровался первым, он, не стесняясь, спросил:

– Скажите, товарищ Гюллинг, когда будет построен коммунизм?

На то держащий в руках трость хромавший Гюллиг говорил:

– Коммунизм наступит тогда, когда люди будут разговаривать на финском языке и жить в одной большой коммуне. Как завещал товарищ Ленин, каждый народ имеет право на свое собственное самоопределение, государственность, культуру, письменность. Карельский народ идет верной дорогой в светлое счастливое будущее. Но без решения национального вопроса дороги туда не будет, – подчеркнул юношам Эдвард Гюллинг, в заключении добавил. – Приходите, ребята, в национальный театр на праздничный концерт и обед, наши товарищи прямо сейчас туда пошли.

– Ну что, идем, – сказал, принимая решение, Егор, юноши присоединились к направляющемуся в сторону театра обратному шествию.

Внутри на фоне зеркал и люстр, как и пять лет назад, накрывался большой праздничный стол, где после состоявшегося в зрительном зале праздничного концерта гости проследовали отобедать. Как пять лет назад, в пересмешку с русской, среди собравшихся слышна финская речь, хозяева стола угощали гостей финской кухней, девушки, разодетые в праздничные национальные костюмы, встречали гостей песнями и плясками строго на финском и карельском языках. Возившиеся у столов официанты были одеты в карельскую национальную одежду. В отличие от прошлых общественных торжеств на праздничном обеде среди собравшихся не было ни одного официального представителя ОГПУ, не пришло много без приглашений, просто считавших себя уважаемыми людьми, в том числе и участники Гражданской войны, приехавшие в карельскую столицу, в составе делегаций из районов.

– За нашего горячо любимого вождя и отца всех народов, за товарища Сталина поднимаем тост! – всколыхнуло предложение Михаила Никольского, перебившее речь секретаря карельского обкома партии Ровио, сидевшего на середине банкета в группе товарищей.

– Ленин был мудрей, мы с Лениным делали революцию, а товарищ Сталин нам помогал! – говорил в своей речи товарищ Ровио.

– За Сталина или Ленина пьем? – спросил на публику державший в руках наполненную рюмку водки мужчина в белом шерстяном пиджаке.

– Ну и Миша, опять все испортил, скандальный ты какой, все тебе неймется.

– Секунду, товарищи, секунду, давайте минуточку разберемся, пускай скажет слово председатель совнаркома, – поднялся с места коммунист Гаппоев, проча слово Гюллингу.

– Ленин – великое будущее, Ленин возглавил революцию, а товарищ Сталин – продолжатель дела великого Ленина, – говорил народу Гюллинг.

– Не будь Ленина, не праздновали б мы с вами пятнадцатую годовщину республики, не брали со стола бутерброды из карельского лосося, угощаясь финской и карельской национальной кухней. Сидели б в царских застенках или в глухом подполье, вели борьбу с режимом за нашу с вами свободу, за демократию, светлое будущее карельской трудовой коммуны, благодаря великому Ленину мы ее увидели, – объяснил Николай Гаппоев.

– Выпьем, товарищи, за дело великого Ленина, – поднялся со стола товарищ Архипов.

– Почему карелы должны говорить на финском языке?

– А на каком они должны разговаривать, карелы? – спрашивал ответно у задавшего вопрос Аполоник Петрова.

– На карельском, другого языка они не понимают.

– И зачем им понимать? – отвечал Петров Аполонику.

Михаил Никольский покачал головой, твердо высказал:

– Не надо языка им, пусть говорят на русском!

Поменял свое мнение товарищ Петров, глазом не моргнув, на глазах у своих товарищей. На говорящих со стола публичные речи красных финских националистов уже не обращал внимания. Гости вели свои разговоры.

– На каком языке партия решит, на таком и будут говорить карелы, – общался с большевиками Александром Меркушевым и Василием Крыженовским Николай Надкин.

Пока говорили, банкет спонтанно повторно произнес тост приехавшим из Ленинграда Петром Андреевичем Ирклисом:

– За великого отца народов и учителя, товарища Сталина! – Не спрашивая разрешения у хозяев стола, финских националистов. И это было пусть не своевременно, но верно.

* * *

Идет мужик как-то летом 1935 года по полю, усталый от работы и недовольный, что семью больше кормить нечем, ну и выразился он громко по-матерному.

– От их колхозной жизни с голоду умрешь, – заявил мужик. – У меня жена, трое малолетних детей, – разговаривал бедный колхозник сам с собой, проходившие мимо люди видели, как капала с глаз соленая мужская слеза.

Люди услышали и передали, через полтора месяца за ним приехали ночью и увезли сначала в район, а потом и в Медвежегорск, где и расстреляли бедолагу.

Пройдет еще пара лет, и в феврале 1937 года, будет арестован и расстрелян первый секретарь Заонежского райкома партии Лев Рахельсон, арестовали Рахельсона по причине, что не справился, а на самом деле «враг, значит враг». Больше ничего не говорили. Но летом 1935 года, в Заонежском районе начались большие репрессии. В то лето в поселке работало два трактора «Сталинца», где мужнины и женщины с помощью тракторов, грузили лес, вывозили на цепляющих санях-волокушах дневную норму по двадцать-двадцать пять кубов за сутки на человека. На колхозных полях голодные женщины вручную, по колено в воде рыли канавы. Здесь же, рядом от них, выращивались картофель, брюква, свекла.

– Давайте, батеньки, родные. Давайте поживей, хорошие, какие вы молодцы! Стахановцы вы мои, золотые! – давал команду и одновременно нахваливал женщин главный агроном колхоза Крупышев. Светленький, невысокого роста, плотноватый пожилой мужчина прохаживал вдоль заполненной водой канавы, не переставая давать женщинам указания. Землица глинистая, тяжело на совковый штык лопаты бралась. Лопаты поднимались вверх и в темпе опускались, ссыпая глину за канаву, и снова черпали. – Работать надо в темпе! Дай сюда лопату! Я покажу, – говорил агроном Крупышев худенькой девчонке Марийке Шаган.