— Герцог де Асторга, король желает, чтобы вы женились, и я тоже прошу вас об этом.

— Моя жизнь принадлежит вам, ваше величество, и вашему супругу-королю; но мое сердце, мое счастье — мне одному, и я ими распоряжаюсь сам. Соизвольте простить меня.

С тех пор она больше не заговаривала с ним о женитьбе и, вероятно, не очень хотела затрагивать эту тему.

В Мадриде есть церковь, знаменитая тем, что туда стекаются паломники; король и королева иногда посещают ее с большой торжественностью, чтобы или исполнить долг милосердия, или обратиться к Всевышнему с какой-нибудь мольбой, принеся торжественные обеты. Это церковь Богоматери Аточской.

Сейчас, когда мы вновь встречаемся с Марией Луизой, она готовится к одному из таких благочестивых визитов в обществе короля: его убедили, что девятидневное моление о ниспослании ему наследника короны произведет хорошее впечатление в народе. Он и не подумал отказываться. Его непросвещенная набожность согласовывалась со всеми подобными обрядами.

Королева присоединилась к королю, ни на что не надеясь; она не могла поверить в чудо, а, по ее убеждению, только чудо способно было избавить их союз от бесплодия. Мария Луиза пребывала в глубокой печали; ничто не могло развеселить ее; она жила однообразно, уныло; единственными радостными часами в ее жизни было то время одиночества, когда она думала о Франции и о человеке, заполнившем ее сердце, вопреки всем ее усилиям изгнать его оттуда.

Она молилась всей душой, просила Бога спасти ее от самой себя, не лишать Небесного покровительства и придать силы, ибо испытания, выпавшие на ее долю, велики и тяжелы.

В тот день, когда она отправилась в церковь Богоматери Аточской, герцогиня де Альбукерке, по-прежнему служившая у нее главной камеристкой, сказала, войдя к ней в комнату:

— Ваше величество, вы будете очень довольны! К нам приехала знаменитая француженка, которую вы, без сомнения, встречали при дворе: графиня Суасонская.

— О! — воскликнула королева. — Конечно, я ее знаю, хотя и очень мало: она совсем не бывала в Пале-Рояле, поскольку Мадам не любила ее. Мне кажется, однако, что она была одной из подруг моей матери. Мадам обвиняла ее в великих грехах и даже преступлениях; надеюсь, она ошибалась. Что же графиня собирается делать здесь?

— Она хочет повидать свою сестру, супругу коннетабля, покинувшую монастырь после смерти мужа и быстро утратившую религиозное призвание.

— Будет ли она принята при дворе? Ее изгнали из Франции в тот самый год, когда я прибыла сюда, из-за истории с ядами и процесса по делу Лавуазен.

— Графиню признали невиновной, и если она не возвращается во Францию, то причина этого — в успехах ее досточтимого сына, принца Евгения, ставшего смертельным врагом короля, вашего дяди, как это хорошо известно вашему величеству.

— Значит, мы увидим графиню Суасонскую. Не знаю почему, но я не расположена к ней; может быть, это несправедливое предубеждение, но я все время вспоминаю советы Мадам, которая, услышав, как произносят имя графини, повторяла, что следует всеми способами избегать ее.

Обряд богослужения длился долго и был очень красив; король, сложив руки, стоял на коленях более часа, шептал «Pater noster»[7] и повторял на латыни слова молитвы, не понимая их. Королева молилась по-французски, от всего сердца. В ту минуту, когда Мария Луиза с большой торжественностью и, по обычаю, в сопровождении священнослужителей выходила из церкви, она прошла мимо довольно высокой женщины величественного вида: у нее были чудесные глаза, надменное выражение лица, почти седые волосы и великолепные зубы; одета она была в платье черного цвета, с большой вдовьей вуалью.

Эта женщина, оказавшаяся на пути королевы и, видимо, желавшая привлечь к себе ее внимание, низко поклонилась ей, но совершено не так, как это делали те придворные, что окружали ее. Королева заметила женщину, вздрогнула и не смогла побороть неприятное чувство, возникшее у нее, когда ее юбки случайно задели незнакомку. Ей показалось, что она уже видела ее, хотя и очень давно.

Дама поклонилась и королю, но с таким видом, будто имела право на благосклонное отношение к себе. Когда все расселись по каретам, герцогиня де Альбукерке спросила Марию Луизу, узнала ли она графиню Суасонскую.

— Так значит это была она?

— Да, ваше величество.

— Она сильно изменилась, мне кажется.

— На ее долю выпало много страданий, сударыня, невозможно пережить такие унижения, не почувствовав себя смертельно задетой.

— Она мне не нравится, — сказал король.

— Ваши величества примут ее? Она добивалась этой чести, и господин граф фон Мансфельд, посол Австрии, очень настаивает, чтобы ей не было отказано.

— Конечно, мы примем ее, ведь она мать принца Евгения; графиня обычно живет в Брюсселе, и я не слышал, чтобы там она причиняла кому-либо беспокойство. К тому же она благородная и достойная дама, но это не мешает мне сказать еще раз: она мне очень не нравится.

— Потому что она наполовину француженка, — заметил Нада. — Мне кажется, графиня уже искупила эту вину и даже принц Евгений готов ее простить.

— Что ж, мы примем эту даму, и королева будет очень рада этой встрече. Они поговорят на своей проклятой тарабарщине и вместе вспомнят об общих друзьях и прежних праздниках.

Королева уже давно перестала возражать на подобные речи, ограничиваясь тем, что выслушивала их.

На следующий день графиня Суасонская прислала узнать, каковы будут приказания их величеств и когда они соизволят допустить ее к целованию рук. Она собирается прибыть во дворец в сопровождении графа фон Мансфельда, который непременно желал сам представить их милостивым величествам одну из ближайших подруг своего повелителя.

Король ответил, что примет ее утром, а королева — до или после него, затем они вместе встретятся с ней.

— Госпожа графиня будет принята в наших покоях тогда, когда сама пожелает туда прийти, — добавил Карл II, — мы не можем оказать менее достойный прием женщине, являющейся подругой прославленного главы нашего рода.

Мария Луиза была одновременно и довольна, и рассержена: слишком уж редко удавалось ей поговорить о Франции так, как она того хотела! Однако графиня Суасонская была не той особой, которую она выбрала бы в собеседницы, чтобы вместе с ней вспоминать родину и близких. Даже супруга коннетабля, обладавшая большими достоинствами, не пробудила в ее душе доброжелательных чувств: королева боялась этих Манчини.

За час до назначенной графине аудиенции король вошел к королеве; он был довольно бледен, за ним шел Нада с искаженным лицом. Карлики живут мало, их физическая природа отличается от нашей, и они рано стареют. Ромулу и Наде, по всей видимости, не суждено было прожить обычный человеческий век. Они уже покрывались морщинами и быстро сгорали, особенно Ромул, выглядевший более старым и безобразным.