Через несколько минут он вышел во двор. Авалон все еще стояла там, и вокруг нее искрился под солнцем снег.

Она смотрела, как Маркус широкими шагами идет к ней. Полы его плаща хлопали на ветру, черные волосы рассыпались по плечам. Маркус улыбался — улыбался ей одной.

К изумлению и безмерной радости Авалон, ощущение правильности происходящего, которое посетило ее во время брачного обряда, до сих пор не поблекло. Напротив — сейчас, когда Маркус шел ей навстречу по заснеженному двору, это чувство лишь обострилось и окрепло.

Авалон поступила верно, согласившись стать его женой, — вопреки всей горечи прошлого, вопреки собственной давней клятве.

Да и кто бы стал винить ее в нарушении клятвы, если Маркус на деле оказался совсем не таким, как ей думалось когда-то? Пускай он сын Хэнока, но он никогда не будет таким, как Хэнок. В тот самый миг, когда Маркус поклялся, что никогда не обидит ее, Авалон всем сердцем поняла: он говорит истинную правду.

Что до других его слов о том, что ему нужна не легенда, а она, Авалон, — этому пришлось поверить на слово. У Авалон не было никаких доказательств, что это так. Да и что могло бы ее убедить?

Все эти дни сородичи Маркуса почти не отходили от нее, ошалев от небывалого восторга: дева-воин стала женой их лэрда, значит, и проклятие Кинкардинов сгинуло бесследно!

Такая убежденная беспечность была не только нелепа, но и просто опасна. И все же Авалон не нашла в себе силы высказать в лицо этим людям, что они не правы. Разве будет кому-то плохо оттого, что она промолчит и позволит им, твердо верящим в легенду, мечтать о блаженном будущем? Авалон от души надеялась, что ее молчание никому не причинит вреда. Она слишком полюбила этих простых, славных людей. Они на самом деле стали ей семьей.

Вера и умение прощать — вот чему, как видно, должна была научиться Авалон. Бальтазар говорил ей, что каждый человек получает в жизни свой урок, и, если это правда, она, Авалон, сейчас усердно учится.

Простить прошлое.

Верить в будущее.

Сейчас, однако, ее больше всего беспокоило настоящее.

Клан Кинкардинов и его предание много лет были главным врагом Авалон. Вражда эта длилась слишком долго, чтобы о ней можно было забыть за считаные дни. Авалон должна была либо всеми силами сражаться с нелепым суеверием, либо сдаться и признать себя частью чего-то громадного, непостижимого, пугающего. Все равно что признать настоящей свою химеру. Так не бывает.

Больше всего Авалон пугало то, как легко было потеряться в этом новом мире — мире тепла, любви, уюта, суеверий и безумных легенд. Стоит ей раз уступить — и этот мир поглотит ее целиком. Нужно быть начеку.

И все же в этом смятенном водовороте самых противоречивых чувств она нашла для себя по крайней мере одну опору. Теперь ей было ради чего жить. Не ради Хэнока, не ради исполнения легенды, даже не ради Маркуса — ради себя самой, своей новой жизни и нового счастья.

Это чувство было так непривычно для Авалон, что она до сих пор не сумела постичь всей его глубины.

Маркус подошел к ней, обнял за талию и легко, без малейшего труда закружил в воздухе. Авалон прильнула к нему и, вопреки своим мыслям, рассмеялась. Мир кружился перед ее глазами: голубой, зеленый, ослепительно белый.

Маркус бережно поставил ее на ноги.

— Ты замерзла, — сказал он. — Ступай в дом, обогрейся.

Из его рта с каждым словом вырывалось облачко белого пара.

— Вовсе я не замерзла, — возразила Авалон.

Но тут же, поглядев в его глаза, поняла, что за этими простыми словами скрывается нечто. То, о чем Маркус не хочет сейчас говорить.

«Месть?» — вопросительно шепнула в ее сознании химера, существо, которого не бывает.

— У тебя есть новости? — не удержавшись, спросила Авалон.

— Пойдем, — настойчиво повторил Маркус, увлекая ее за собой, к замку.

Он привел Авалон в комнату для вышивания, усадил у камина, помог снять плащ. Потом бережно взял в ладони ее покрасневшие от холода пальцы и стал согревать их своим дыханием.

— В такой холод могла бы вернуться в дом и пораньше, — нежно упрекнул он.

Авалон в ответ только покачала головой.

— Я совсем не мерзну, милорд. Не забудь, я ведь росла в этих местах и привыкла к холоду.

Она знала, что Маркуса беспокоит совсем не холод. Этот разговор был только вступлением к главной теме. Она терпеливо ждала, когда Маркус заговорит первым. И дождалась.

— Кит Макфарленд мертв, — сказал он, глядя не на Авалон, а в высокое окно.

— Вот как, — пробормотала она, едва сдержав облегченный вздох. И это все, что Маркус хотел ей сказать?.. Слава богу!

Вслух Авалон прибавила:

— Я ведь говорила тебе, что его наверняка нет в живых.

Маркус наклонился к ней, все так же сжимая в ладонях ее озябшие пальцы.

— С ним умерла и наша надежда узнать, кто подкупил пиктов — Уорнер или Брайс, — проговорил он.

Авалон нахмурилась.

— Наверняка должен быть другой способ разузнать об этом.

— Вполне возможно.

— И какой же?

Маркус искоса, как-то странно глянул на нее, словно хотел увериться в том, чего Авалон пока еще не готова была ему открыть.

— Скажи, Авалон, ты… видишь что-нибудь?

Она отдернула руки, чувствуя, как вновь стремительно холодеют пальцы.

— Не понимаю, о чем ты.

— В самом деле не понимаешь?

В голосе Авалон мелькнула тень раздражения.

— Нет.

Маркус умиротворяюще развел руками.

— Ладно, пусть так. Извини. Только не злись.

— Я не злюсь, — пробормотала она, изо всех сил стараясь сдержаться. — У меня нет причины злиться.

— Суженая… — Маркус встал, привлек ее к себе и не отпускал до тех пор, пока Авалон сама не обвила руками его талию. Тогда он наклонил голову и легонько поцеловал ее волосы. — Извини, — повторил он. — Я просто подумал, что ты могла бы…

— Нет! — перебила.она. — Ты ошибаешься. Не путай меня с легендой, милорд.

— Это мне и в голову не приходило, — вздохнул он. — Послушай, я знаю, что ты не хочешь говорить об этом, но не пора ли тебе…

Авалон рванулась, отпрянула, и в глазах ее блеснуло отчаяние.

— …понять, — упрямо продолжал он. — Понять, кто ты есть и что такое твой дар.

Маркус ощутил, как она мгновенно сжалась, замкнулась, словно была за тысячу миль отсюда, а не замерла в его объятьях.

— Нет у меня никакого дара, — едва слышно проговорила она.

— Ты укротила обезумевшего коня, — сказал Маркус, не разжимая объятий. — Ты, как и я, учуяла тогда в долине запах серы. И я знаю, хоть ты и отрицала это, что, когда я отдал тебе записку, присланную из Трэли, у тебя было видение.