– В таком случае я иду одна.

Дверь мягко закрылась за ней. В камине взметнулся язык пламени. Он вспомнил насмешливый голос Евы, потом показную покорность, когда он начинал ее упрашивать, затем, после исполнения унылой обязанности, снова холодное отношение и требование очередной подачки. В любом споре тело Евы было се самым весомым доказательством. Но она свободно отдавала его кому-то другому… Или и тогда она что-то получала взамен?

Горечь разочарования и предательства вновь разлилась в душе словно желчь. Но теперь к этому грызущему чувству примешалось еще и глубокое раскаяние. Он позволил своему прошлому коснуться Софи – женщины, настолько не похожей на Еву, что страшно было сознавать, что обе они женщины. И он позволил себе запятнать ее своей горечью. Адам, вскочил, намереваясь бежать за ней. Но, оказавшись в прихожей, увидел, как Григорий запирает входную дверь.

– Софья Алексеевна ушла, Григорий?

– Да, барин, – с почтением откликнулся сторож. – Думаю, в такую погоду она недолго погуляет.

У Адама не было подобной уверенности, но он все же вернулся и библиотеку, рассудительно заключив, что за то время, пока он будет одеваться, она растворится в метели, и искать ее будет бессмысленно.

Софи, низко склонив голову, сражалась со снежными зарядами, бьющими в лицо, залепляющими глаза. Не прошло и пяти минут, как она поняла всю глупость своего порыва, но продолжала идти вперед, надеясь, что таким образом выветрится неприятный осадок, оставшийся от разговора с Адамом.

Несколько раз он уже ставил ее на место, когда с языка срывались необдуманные слова, но это всегда так или иначе было связано с Дмитриевым и было ей понятно, хотя все равно больно. Но то, что произошло в библиотеке, к се мужу не имело никакого отношения. Скорее это имело отношение к неким тяжким воспоминаниям, тень которых время от времени омрачала его лицо в моменты его уединения. Деликатность удерживала ее от расспросов. Если бы он хотел поделиться с ней своими горестями, он мог бы на нее положиться. В конце концов жизнь есть жизнь. У каждого есть свои тайны – и хорошие, и дурные. Однажды, еще в Петербурге, он упомянул о каких-то неприятных воспоминаниях, но уверял ее, что все в прошлом. Допытываться она не стала: это было не в ее правилах. И, тем не менее, она виновата в возникшем недоразумении. Ведь это всего лишь недоразумение, размышляла Софи наедине с собой.

Решив, что дальнейшая прогулка становится попросту невозможной, Софи повернула обратно и пошла к дому по своим следам. Порыв ветра со снегом тут же с такой силой ударил ей в спину, что она чуть не взлетела. Почти у порога она наткнулась на появившегося из снежной пелены всадника, низко пригнувшегося к гриве своего коня. Тот неловко сполз с седла. Софи поспешила подойти ближе.

– Что вам нужно в Берхольском?

– Пакет от ее императорского величества княгине Дмитриевой, – с трудом выговорил он закоченевшими губами. Половину слов отнесло ветром, но Софи успела разобрать смысл.

– Я княгиня Дмитриева, – с ледяным спокойствием сообщила она. – Можешь отдать мне пакет и отвести коня в конюшню. Там есть слуги, они позаботятся о нем и покажут, как пройти на кухню.

Это немногословное распоряжение, избавляющее от дальнейшей борьбы с вьюгой, вызвало на лице гонца блаженное выражение. Он уже предвкушал тепло, стаканчик-другой водки, сытную еду. Запустив руку в кожаный карман на поясе, он вытащил письмо и подал с поклоном.

– Вот оно, ваше сиятельство.

Снежный заряд чуть не вырвал бумагу у него из рук.

– Ну, поторапливайся, – посоветовала Софи, принимая конверт. – Конюшня прямо за домом. Он у тебя уже совсем заледенел.

Курьер, торопливо ведя за собой жеребца, скрылся в указанном направлении, думая про себя, что их светлость слишком много внимания уделили его коню.

Софи обогнула дом с другой стороны и вошла в оставленную незапертой боковую дверь. От зажатого в руке письма, казалось, исходила страшная угроза. Она ощутила под пальцами большую императорскую печать. Официальная бумага от императрицы, доставленная в такую метель! Что бы это могло значить?

Допустим, Екатерина предположила, что она в Берхольском, потребовав отчета от Дмитриева в связи с тем, что давно не видела его супруги. Но почему? Она покрутила конверт в руках, словно пытаясь разгадать его содержание, безотчетно повторяя то, что уже проделывала однажды с другим письмом, из-за которого все и началось. То письмо принесло ей немало горя. Чего же ждать от этого?

– Софи! – прервал ее размышления голос Адама. – Посмотри, на кого ты похожа! Солнышко мое, ты все-таки самое непредсказуемое существо на свете!

Только теперь она сообразила, что по-прежнему стоит в прихожей, щеки мокры от растаявшего снега, с шубы на пол уже натекла порядочная лужа.

– Я как раз собиралась пойти наверх, – с отсутствующим видом сообщила она. – Переодеться.

– Софи! – Он взял ее за руки и крепко сжал. – Милая моя! Я очень сожалею о случившемся. Я не имел никакого права бросаться на тебя подобным образом.

Она непонимающе взглянула на него. Вся эта недавняя история начисто вылетела из головы за последние несколько минут.

Адам не мог объяснить такую ее реакцию не чем иным, как глубокой обидой, которую так неосторожно нанес любимой. Чувство вины и раскаяния охватило его с новой силой. Ему следовало бы рассказать ей все, открыть мучительно-постыдные воспоминания. Когда-то все равно это придется сделать.

– Не смотри на меня так, милая. Я постараюсь объяснить…

– Привезли письмо от императрицы, – произнесла она, словно не слыша.

– Что? – Адам наконец обратил внимание, что она что-то сжимает в ладони. Ледяное оцепенение овладело им. – И что там сказано?

– Еще не знаю. Не открывала. Встретила курьера у дома. Сказала, чтобы он шел на конюшню. У него конь совсем замерз. По-моему, я правильно поступила. – Она произносила отрывистые слова каким-то далеким, чужим голосом. Глаза невидяще уставились поверх головы Адама.

– Конечно, – спокойно согласился он. – Это самое лучшее решение. Ну а теперь пойдем наверх. Тебе надо снять все это. Согреешься, переоденешься, потом распечатаем письмо. – Не выпуская руки, Адам повел ее за собой к лестнице.

Софи, чье сознание плутало в дебрях страха и неизбежности утраты, послушно позволила привести себя к Татьяне, которая тут же начала, причитая и охая, раздевать, растирать, переодевать в сухое платье свою замерзшую госпожу под недреманным оком графа.

Адам с конвертом в руке сидел под окном на коротком низком диванчике. Так же как и у Софи, предчувствия у него переросли в уверенность. Рано или поздно это должно было случиться, и он полагал, что достаточно подготовился к такому неизбежному повороту событий, однако никакое предвидение не может стать защитой от боли.

– Вскрывай, Адам, – ровным голосом произнесла Софи. Она словно вернулась из печальных пространств, где мысленно блуждала некоторое время. Глаза приобрели обычное выражение. Отвернувшись от зеркала, перед которым Таня расчесывала ей волосы, она добавила: – Теперь я готова.