В этот час величайшей печали

Я тех слов не найду,

Чтоб они до конца выражали

Всенародную нашу беду…

Ну а после XX съезда Александр Твардовский становится рьяным обличителем Сталина. Он пишет вариант «Теркин на том свете».

«Твардовский носится со своей поэмой „За далью даль“, как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущева опубликовать ее даже в своем журнале „Новый мир“ (где он работал главным редактором). Невозможно читать без чувства брезгливости те унизительные записи, которые содержатся в его рабочей тетради. Вот неоднократный лауреат Сталинских премий обращается к помощнику Хрущева В. Лебедеву с нижайшей просьбой передать „самому“ главы из поэмы, а также в высшей степени подхалимское письмо, которое заканчивалось словами: „Ваше доброе отеческое внимание ко мне в труднейший период моей литературной и всяческой судьбы, давшее мне силы для завершения этой книги, позволяет мне надеяться, что и эту мою просьбу, дорогой Никита Сергеевич, Вы не оставите без внимания“. Даже помощник Хрущева рекомендовал Твардовскому переписать его: „Нет, это не то, не нужно все это писать“.

Тогда Твардовский пишет еще одно письмо: „Дорогой Никита Сергеевич! Мне очень хотелось сердечно поздравить Вас с Днем рождения и принести Вам по этому случаю как памятный знак моего уважения самое дорогое сейчас для меня – заключительные главы моего десятилетнего труда – книги „За далью даль“, частично уже известной Вам и получившей бесценные для меня слова Вашего одобрения. Среди этих новых, еще не вышедших в свет глав я позволю себе обратить Ваше внимание на главу „Так это было…“, посвященную непосредственно сложнейшему историческому моменту в жизни нашей страны и партии, в частности, в духовной жизни моего поколения, – периоду, связанному с личностью И. В. Сталина.

Мне казалось, что средствами поэтического выражения я говорю о том, что уже неоднократно высказывалось Вами на языке политическом. Во всяком случае, я думаю, что эта глава является ключевой для всей книги в целом, и я буду счастлив, если она придется Вам по душе. Желаю Вам, дорогой Никита Сергеевич, доброго здоровья, долгих лет деятельной жизни на благо и счастье родного народа и всех трудовых людей мира. Ваш А. Твардовский“»[74].

Тут читатель может справедливо меня упрекнуть, что я отошел от темы главы – кухонного диссидентства – и вновь пишу о мэтрах. Увы, эволюция взглядов мелких кухонных диссидентов мало кому интересна. И только на мэтрах можно увидеть метаморфозу, как ради «ловли счастья и чинов» они превозносили вождей до небес, чтобы потом издеваться над ними в угоду новым владыкам. А в 1960-1970-х, оказавшись на советском Парнасе и пользуясь иммунитетом от законов, обязательных для других граждан, начинали этим бравировать. Вот типовой путь литературного диссидента.

Доклад Хрущева на XX съезде с разоблачениями «культа личности» стал манной небесной для рафинированной интеллигенции. Да, пора уточнить, кто относит себя к «рафинированным». Это прежде всего специалисты в области гуманитарных наук, писатели, актеры и весь планктон, обволакивающий Союз писателей и театры обеих столиц.

Вот, к примеру, в конце 1970-х годов я в одном салоне увидел даму лет 50, возмущавшуюся сплетнями обывателей об артистах. Вот, мол, певица П. пьет, но знать об этом простым людям никак нельзя. Нам, людям искусства, нужны особые рестораны, дома отдыха, где не должно быть посторонних. Мы особенные люди и т. д.

Замечу, что дама была всего лишь костюмершей в театре. А за минуту до подобных разглагольствований она восхищалась спектаклем «Матер и Маргарита», который она смотрела в театре на Таганке. Я скромно спросил, как сочетать ее слова об «избранности актеров» с издевательствами Булгакова над нашей богемой? Она так и не поняла аналогий и перевела разговор на другую тему.

Тут я вспомнил Россию XIX века, когда на спектакль Гоголя «Ревизор» приходили царские чиновники и громко аплодировали. Или фильм 1954 года «Мы с вами где-то встречались». Там Аркадий Райкин со сцены едко высмеивает советских служащих (интеллигентов), с которыми он встречался, а те сидят в зале и аплодируют.

Рафинированная интеллигенция в 1960-1990-е годы считала себя эдаким советским дворянством. Был у тебя папа известным ученым, писателем или актером, и глядь, уже сыночек или дочка распускают павлиньи перья: мы, мол, потомственная рафинированная интеллигенция. Ну а про деда, пасшего свиней или в лучшем случае имевшего приход в Саратовской губернии, вспоминать было не принято.

Есть две доктрины, которые можно уважать. Согласно первой положение человека определяется его происхождением, и никаких исключений быть не может: «Не торговал мой дед блинами…» Согласно второй доктрине положение человека должно определяться исключительно его личными достоинствами.

К примеру, я не могу считать себя дворянином, хотя по мужской линии у меня в роду малороссийские дворяне Широкорады, польские Домброва и немецкие фон Бастиан. Но мама у меня из крестьян Григорьевых Смоленской губернии, которыми я также горжусь, как и другими предками. Посему я не имею права называться дворянином.

Ну а «рафинированные» своих предков из поповичей и свинопасов возвели в дворяне, а у своих противников ищут плебеев в любом поколении.

Как, например, наша интеллигенция восхищается шведскими королями! А ведь основатель династии Бернадотов Жан Батист был гасконским конюхом, потом солдатом. Ему посчастливилось стать наполеоновским маршалом, а его жене Дезире Клари, дочери марсельского лавочника – любовницей молодого генерала Бонапарта. Эта сладкая парочка и основала правящую королевскую династию.

Любопытно, что в некоторых салонах господ интеллигентов не удовлетворял титул «рафинированные», они предпочитали называть себя «густопсовой интеллигенцией». На мой взгляд, это куда ближе к действительности. До 1956 года «густопсовые» питались из государственной кормушки, но тявкать можно было лишь по указу хозяина и только в адрес тех, на кого укажет хозяин.

В конце 1950-х годов ситуация изменилась. Кормушки остались на месте, и даже «густопсовым» стали больше платить и давать больше благ, но появилась возможность слегка потявкать на власть и на народ. Правда, слово «народ» «густопсовыми» не употреблялось, и они заменили его на «обыватель», «совки» и т. д.

А вот мы, рафинированные, мы можем быть на равной ноге с правительством, и оно боится нас. Но, как уже говорилось, Хрущев, а позже Брежнев, сами не могли определить рамок критики Сталина и советского строя, а с другой стороны, не хотели ссориться с Западом, устраивая массовые аресты. В итоге страдали лишь те, кто преступил черту, открыто связался с филиалами западных разведок, всякими там фондами, союзами и т. д.

Быть вхожим в круг «густопсовых» было выгодно. Любая справедливая или несправедливая репрессия со стороны государства против участника салона, как, например, увольнение с работы, лишение допуска, вызывала гнев салона. Далее в ход шли связи членов этого или иных салонов с высокопоставленными чиновниками и т. д.